Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени
Шрифт:
Стелла-женщина обладает бессмертными качествами Стеллы-звезды, поэтому Астрофил посредством нее стремится познать метафизический мир по закону подобия. Это представление совпадает с витализмом Платона [876] , который развивал Дж. Бруно, полагавший, что земные тела и небесные – это великие животные [877] , обладающие одинаковыми свойствами: «…Луне и другим телам мира, видимым и невидимым для нас, свойственно то, что свойственно этому нашему миру, или, по крайней мере, подобное…» [878] . Именно Стелла – странствующая звезда – в метафизическом мире становится целью скитаний его познающего интеллекта. Странствие – это метафора познания как пути, куда отправляется божественная часть человеческой познающей и мыслящей души, intellegentia, которой открыт мир идей.
876
«Людям же доказательством того, что звезды и все их движения обладают умом, надо считать постоянную, длящуюся непостижимо долго, предписанную издревле тождественность их действий. <…> именно это многих из нас привело к обратному заключению, – будто звезды не имеют души, раз их действия тождественны и единообразны. За этими безумцами последовала толпа…» (Платон. Послезаконие. 982 с – d).
877
«Это великие животные <…>. Одни из них действительно теплые, как Солнце и прочие бесчисленные светила, другие холодные, как, например, Земля,
878
Там же. С. 148.
Ф. Сидни дифференцирует поэтические темы в зависимости от их рецепции определенными способностями души. В сонете X Астрофил-поэт пытается разграничить поэтические сферы по принципу их подчинения таким способностям души, как разум и чувство, причем они с разным преимуществом взаимодействуют в пространстве души одного человека – Астрофила:
REASON, in faith thou art well serv'd, that stillWouldst brabling be with sence and love in me:I rather wisht thee clime the Muses' hill,Or reach the fruite of Natures choisest tree,Or seeke heavns course, or heavns inside to see:Why shouldst thou toyle our thornie soile to till?Leave sense, and those which senses objects be:Deale thou with powers of thoughts, leave love to will [879] .879
The poems of Sir Philip Sidney. P. 170. В переводе А. Парина: «Ты впрямь двужилен, Разум, коль доныне / Бранишь любовь и сердце, сумасброд; / По мне, ты лучше б с лирой шел к вершине / Иль брал из рук Природы спелый плод, / Или следил светил небесных ход. / Напрасно тупишь плуг в бесплодной глине – / Не трогай чувства и его забот, / Правь мыслями – любовь нейдет в рабыни» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 16).
Вначале Разум не только предпочитает направить поэтический дар на воспевание героических материй или познание физического и метафизического, но и стремится контролировать чувства, которые захвачены властью любви. Но амбиции абстрактной рациональности сталкиваются с воздействием сенситивного познания. Астрофил понимает, что не способен терпеливо наблюдать за природой и за звездами, а отстраненность интеллектуального познания немедленно исчезает, как только он воспринимает Стеллу при помощи чувств (непосредственно видит ее): «But thou wouldst needs fight both with love and sense, / With sword of wit, giving wounds of dispraise, / Till downright blows did foil thy cunning fence: / For soon as they strake thee with Stella's rays, / Reason thou kneel'dst, and offeredst straight to prove / By reason good, good reason her to love» [880] . Амбивалентность Стеллы-звезды заключается в ее природе: с одной стороны, она принадлежит надлунному миру, а с другой – ее лучи достигают подлунного мира, благодаря чему Астрофил способен ее видеть: «Зрение – это источник величайшей для нас пользы <…> мы не смогли бы сказать ни единого слова о природе Вселенной, если бы никогда не видели ни звезд, ни Солнца, ни неба. Поскольку же день и ночь, круговороты месяцев и годов, равноденствия и солнцестояния зримы, глаза открыли нам число, дали понятие о времени и побудили исследовать природу Вселенной…» [881] . Воспринимаемый зрением свет звезды оказывается основой для ее познания при помощи ума, который, согласно Дж. Бруно, обладает не только силой, но и светом [882] . Стелла подобна светилам, являющимся источником света, который Ф. Сидни ассоциирует со светом познания.
880
Ibid. P. 171. В переводе А. Парина: «Чуть опалит тебя лучами Стелла, / Ты, Разум, сразу хватишься за ум / И в толк возьмешь любовь без долгих дум» (Там же. С. 16).
881
Платон. Тимей. 47 а.
882
«…потому что соответственно свету и силе ума, которые тот выкажет, излагая свои соображения, им будут приняты определенные решения» (Бруно Дж. Избранное. С. 96).
Хотя разум и пытается захватить власть над чувствами, как это рекомендуют Платон и Дж. Бруно, но универсальная природа Стеллы разрушает границы между этими познающими способностями души. Эта позиция выходит за пределы неоплатонизма и приближается к методологии экспериментальной науки Нового времени, базирующейся на индуктивизме. Разум, исходя из опыта, полученного чувственным путем, приходит к обоснованию того, что Стелла достойна и познания, и любви, и поэтического воспевания. Таким образом, наиболее длинная дистанция Астрофила и доминирование рационального познания обусловлены физической разлукой с ней.
В сонете XXII Астрофил уподобляет Солнце Стелле, благодаря чему она раскрывает второе значение своего имени – «Солнце». Во время летнего солнцестояния Солнце, выйдя из созвездия Близнецов – «In highest way of heav'n the Sun did ride, / Progressing then from fair twins' golden place…» [883] , – находится в самой высокой северной точке эклиптики. Это время начала астрономического лета, в Северном полушарии наступает самое жаркое время года, так как горячие лучи Солнца падают отвесно и могут обжечь нежную кожу прекрасных леди: «Yet each prepar'd with fan's well-shading grace / From that foe's wounds their tender skins to hide <…>; / When some fair ladies by hard promise tied, / On horseback met him in his furious race…» [884] . Но Стелла, так же как и властное Солнце, не закрыла своего лица: «Having no scarf of clouds before his face, / But shining forth of heat in his chief pride…» [885] – и не обгорела под его лучами, поскольку сама обладает качествами Солнца, – «Stella alone with face unarmed march'd. / Either to do like him which open shone, / Or careless of the wealth because her own: / Yet were the hid and meaner beauties parch'd, / Her daintiest bare went free; the cause was this, / The Sun, which others burn'd, did her but kiss» [886] .
883
The Poems of Sir Philip Sidney. P. 176. В переводе И. Озеровой: «На небосводе Солнце посредине, / Прекрасных близнецов покинув кров…» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 29).
884
Ibid. P. 177. «И Всадницы прекрасные отныне /… В благословенной тени вееров / Спешат укрыть ланит непрочный иней» (Там же. С. 29).
885
Ibid. «Без шарфа белоснежных облаков, / Обрушивает жар в своей гордыне…» (Там же).
886
Ibid. «И только Стелла, лишь она одна, / Лицо, подобно солнцу, не скрывала… / В тот день красавиц много обгорело, / Но Солнце лишь поцеловало Стеллу» (Там же).
Стелла-женщина оказывается двойником Солнца на Земле. В сонете отношения между Стеллой и Солнцем соотносятся с мифом о близнецах-Диоскурах, которых часто изображали на картах звездного неба (в виде созвездия) целующимися из-за уникальной близости очень ярких звезд Кастора и Поллукса [887] . Эти звезды всегда наблюдают вместе, но в день летнего солнцестояния Солнце проецируется на созвездие Близнецов,
887
См., например, Венский манускрипт 1440 г. (автор неизвестен); карту звездного неба А. Дюрера 1515 г. и Звездную карту Апиана 1540 г.
В сонете XXVI Астрофил предстает в качестве астролога, но для него звезда, которая влияет на его судьбу, – это Стелла. Он одинаково не согласен с представлениями «пыльных умов» (профессоров университетов, противников астрологии) и с профанами, которые полагают, что назначение звезд состоит в том, что они в мелочах определяют их повседневную жизнь: «Though dustie wits dare scorne Astrologie, / And fooles can thinke those Lampes of purest light…» [888] . Поэт рассматривает влияние звезд с точки зрения закона иерархии в Природе или Великой Цепи Бытия, который он интерпретирует в терминах феодального служения низших высшим, и, соответственно, представляет себя слугой Стеллы. У Ф. Сидни астрологическая аллюзия наслаивается на социальную феодальную иерархию, причем в оригинале подчеркивается, что судьбу слуги определяет Госпожа, которая управляет им одним взглядом: «To have for no cause birthright in the sky, / But for to spangle the black weeds of night: / Or for some brawl, which in that chamber high, / They should still dance to please a gazer's sight; / For me, I do Nature unidle know, / And know great causes, great Effects procure: / And know those bodies high reign on the low» [889] .
888
The Poems of Sir Philip Sidney. P. 178. В переводе Э. Шустера: «Пускай себе неумные людишки / Не видят в астрологии чудес…» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 33).
889
Ibid. P. 179. «Уму Природы должно подивиться, / Ведь в ней прекрасный царствует закон – / Все низшее пред высшим да склонится! / А если потерял вдруг силу он…» (Там же).
Традиция описывать отношения между влюбленным мужчиной и недоступной женщиной в терминологии вассального служения появляется в средневековой куртуазной поэзии, находит свое продолжение у Ф. Петрарки и поддерживается петраркистской традицией. Дж. Бруно также использует эту метафорику в своих сонетах, а в трактатах наделяет Природу и Космос социальными, властными и моральными характеристиками: «…все вещества в своем роде испытывают все превращения господства и рабства, счастья и несчастья, того состояния, которое называется жизнью и которое называется смертью, светом и мраком, добром и злом» [890] .
890
Бруно Дж. Избранное. С. 175.
Стела обладает звездами-глазами и притягивает к себе самого Астрофила: «And if these rules did fail, proof makes mesure, / Who oft fore-judge my after-following race, / By only those two stars in Stella’s face» [891] . Возлюбленная оказывается в центре Вселенной подобно Солнцу, которое является вершиной иерархии, поскольку она в силу ее свойств принадлежит к числу «высших». Не только сама Стелла является источником света, но и ее глаза в сонете LXVI: «And yet amid all fears a hope there is / Stol’n to my heart, since last fair night, nay day, / Stella’s eyes sent to me the beams of bliss, / Looking on me, while I look’d other way: / But when mine eyes back to their heav’n did move, / They fled with blush, which guilty seem’d of love» [892] . Тем не менее, согласно аристотелианским астрономическим представлениям, с которыми отчасти был согласен и Дж. Бруно, светила делились на две категории: горячие источники света, подобные Солнцу, и холодные светила (земли), которые светят отраженным светом наподобие Луны. Как Луна отражает солнечный свет ночью, так и глаза Стеллы, будучи светилами второго типа, отражают ее свет и желания, что делает их посредником между ней и Астрофилом, возвращая ему утраченную надежду. Меняется понимание свойств света Стеллы: если раньше она позиционировалась как источник света исключительно в ночи, то теперь ее свет виден ночью и днем, он способен не только соперничать со светом Солнца, но делает Стеллу альтернативой Солнечной системе.
891
The Poems of Sir Philip Sidney. P. 179. В переводе Э. Шустера: «Есть две звезды – глаза прелестной Стеллы, / Что скажут мне судьбы моей пределы» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 33).
892
Ibid. P. 200. В переводе Э. Шустера: «И все ж надежда в сердце проскользнула, / Когда в ночи – о нет, то было днем – / Украдкой Стелла на меня взглянула, / С небес своих меня даря лучом…» (Там же. С. 76).
Бруновское представление о подобии физического и метафизического миров отражается в том, что Астрофил находит двойника и для себя. Им оказывается изменчивый Месяц, тоже пораженный меланхолией любви: «With how sad steps, O Moone, thou climbst the skies! / How silently, and with how wanne a face! / What, may it be that even in heav’nly place / That busie archer his sharpe arrowes tries?» [893] . Вид восходящего Месяца точно соответствует облику и поведению меланхолика: «sad steps; silently; wanne a face; thou feel'st a lovers case; I reade it in thy lookes: thy languished grace, To me that feele the like». Причиной безотрадного положения вещей оказывается парадокс, который уже не противопоставляет небесное земному, а объединяет их. В этих обстоятельствах исчезает вечная моральная метафизическая константа, и становится сложно отличить истину ото лжи, грех от добродетели. Таким образом, объективация внутреннего состояния Астрофила происходит по закону подобия: «Sure, if that long with Love acquainted eyes / Can judge of Love, thou feel'st a Lover's case; / I reade it in thy lookes, thy languisht grace, / To me that feele the like, thy state descries» [894] . Астрофил делает еще одно открытие – небесный мир тоже подвержен гордыне и забыл об истиной Любви: «Then ev'n of fellowship, ^o Moone, tell me / Is constant Love deem'd there but want of wit? / Are Beauties there as proud as here they be? / Do they above love to be lov'd, and yet / Those Lovers scorne whom that Love doth possesse? / Do they call Vertue there ungratefulnesse?» [895] . Это наблюдение коррелирует с диалогом Дж. Бруно «Изгнание торжествующего зверя», в котором он утверждает, что микро– и Макрокосм подобны: «…в каждом человеке, во всяком индивидууме можно видеть некий мир, некую вселенную…» [896] .
893
Ibid. P. 180. В переводе В. Рогова: «О Месяц, как бесшумен твой восход! / Как бледен лик твой, как печален он! / Иль даже там, где ясен небосклон, / Упорный лучник стрел не уберет?» (Там же. С. 31).
894
Ibid. P. 181. В переводе В. Рогова: «В Любви немало ведал я невзгод, / И видно мне, что ты, как я, влюблен; / Твой облик – скорби полон, изможден – / Твое родство со мною выдает» (Там же. С. 38).
895
Ibid. «Ужели даже в горней вышине / Красавиц горделивая толпа / Любимой любит быть и мучит всех, / А Добродетель вызывает смех?» (Там же).
896
Бруно Дж. Изгнание торжествующего зверя. С. 22.