Скальпель разума и крылья воображения. Научные дискурсы в английской культуре раннего Нового времени
Шрифт:
Ноланец инверсирует традиционные астрологические представления о влиянии светил на человека, поскольку физический и метафизический миры способны обмениваться атомами и частицами. Если человек обладает какими-либо качествами, то это результат воздействия созвездий, следовательно, в метафизическом мире есть место порокам и греху. Дж. Бруно предлагает человеческому разуму (Сатурну) очистить свою душу от пороков, тогда и метафизический мир очистится от торжествующих зверей-созвездий, и их место займут божественные добродетели-антиподы.
Как отмечает И. О. Шайтанов, у Ф. Сидни «Небесное и земное легко меняются местами, обнаруживая новые черты сходства и новые оттенки взаимного отражения» [897] , что буквально проявляет себя на уровне астрономической метафорики, интерпретирующей не только платоновские идеи, но отражающей и современные поэту новые концепции Вселенной. Таким образом, в сонете XXXI Ф. Сидни отразились астрономические открытия [898] и гипотезы о бесконечности миров Н. Кузанского, Т. Диггса и Дж. Бруно [899] , которые поставили под сомнение незыблемость надлунного мира: «Так как вселенная бесконечна, а тела,
897
Шайтанов И. О. Компаративистика и/или поэтика. Английские сюжеты глазами исторической поэтики. М.: Изд-во РГГУ, 2009. С. 142.
898
Например, наблюдение Т. Диггсом совместно с Дж. Ди сверхновой звезды в созвездии Кассиопеи, вспыхнувшей в 1572 г., и попытка измерения ее суточного параллакса поставили под сомнение догму о неизменности аристотелианских небес, где все звезды считались раз и навсегда сотворенными в начале мира, в отличие от комет.
899
«Причиной такого движения является обновление и возрождение <…>. Вся материя способна ко всем формам вместе, но не всякая часть материи может быть способна ко всем им вместе. Эта масса в целом, из которой состоит наш шар, эта звезда, не подвержена смерти и разложению, так как для всей природы уничтожение невозможно; поэтому время от времени в некотором порядке она обновляется, переделывая, перестраивая и изменяя все свои части <…> тела, которые разложимы, иной раз действительно разложились бы, как оно и происходит с нами, отдельными и меньшими животными» (Бруно Дж. Избранное. С. 174–175).
900
Там же. С. 372.
В сонете LXVIII Астрофил называет Стеллу единственной планетой, излучающей для него свет, который является источником его жизни и желаний: «STELLA, the onely Planet of my light, / Light of my life, and life of my desire…» [901] . Это описание также близко воззрениям Дж. Бруно, который полагал, что Солнце является живым источником огня и для объяснения принципа движения мира «…достаточно, чтобы все окружающие тела двигались вокруг него, поскольку они имеют в нем необходимость и еще потому, что и оно, может быть, желает этого от них» [902] . Атрибутами Стеллы, при помощи которых она способна возвысить Астрофила, оказываются свойства и объекты, наделенные качествами метафизического совершенства (добро; богатство мира; голос, подобный лире Амфиона): «Chiefe good, where to my hope doth only aspire, / World of my wealth, and heav'n of my delight. / Why doest thou spend the treasures of thy sprite, / With voice more ft to wed Amphion’s lyre, / Seeking to quench in me the noble fire, / Fed by thy worth, and kindled by thy sight?» [903] .
901
The Poems of Sir Philip Sidney. Р. 201. В переводе Г. Кружкова: «О Стелла! жизнь моя, мой свет и жар, / Единственное солнце небосклона, / Луч негасимый, пыл неутоленный…» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 78).
902
Бруно Дж. Избранное. С. 173.
903
The Poems of Sir Philip Sidney. Р. 201. «К чему ты тратишь красноречья дар, / Властительный, как арфа Амфиона, / Чтоб загасить костер любви, зажженный / В моей душе твоей же силой чар?» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 78).
Но Астрофил обнаруживает обратную сторону отношений между Солнцем, блаженным источником света и жара, и холодной Землей/Месяцем. Даря блага и жизнь Земле, Солнце удерживает ее на почтительном расстоянии, не позволяя приблизится к себе, поскольку «…провидение Божье <…> создало согласие среди своих выдающихся и возвышенных сынов, то есть звезд, богов, из которых одни были огнями, другие – водами (как мы говорили: одни – солнцами, другие – землями); и они находятся в согласованности, потому что хотя они и противоположны, все же каждый из них живет, питается и растет благодаря другому, они не мешают друг другу, но на определенном расстоянии движутся один вокруг другого» [904] .
904
Бруно Дж. Избранное. С. 148–149.
Это онтологически непреодолимое расстояние безнадежно влюбленный Астрофил аналогично интерпретирует как совершенную Добродетель и Благо: «Oh, think I then, what paradise of joy / It is, so fair a Virtue to enjoy» [905] . Эти отношения дополняются сравнением голоса Стеллы со звуками лиры Амфиона. Лира – также астрономический объект, созвездие в северном полушарии, символ музыки сфер. Согласно мифу, она была подарена Гермесом Амфиону у горы Киферон. И Стелла, подобно Амфиону, использует свой прекрасный голос, чтобы притягивать его, но одновременно и возводит преграду между ними, как кифаред при помощи звуков лиры складывал камни в защитную стену вокруг Фив.
905
The Poems of Sir Philip Sidney. Р. 201. «И думаю: “Какое счастье – этой / Прелестной Добродетелью владеть!”» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 78).
И если ранее появление Стеллы-звезды происходило преимущественно ночью, то в сонете LXXVI с ее пришествия
906
Ibid. P. 205–206. В переводе А. Парина: «Она пришла – и знак стремить лучи дала / Светилам-близнецам ко мне, кто в сон глубокий / Был погружен во тьме, а ныне зрит потоки / Сияния отрад, любовного тепла. / Сиянье и тепло заря мне принесла – / Столь нежные, что в свод и светлый и высокий / Вперяю долгий взор – не страшны, не жестоки / Лучи, но, их страшась, уходят хлад и мгла» (Там же. С. 89).
Принцип движения Стеллы соответствует космическому циклу. Поведение Стеллы соответствует суточному ритму Солнца: ее приход предвещает зарю, в полдень ее лучи становятся невыносимо жаркими, и закат дает вечернюю прохладу и покой: «But lo, while I do speak, it groweth noon with me, / Her flamy glist'ring lights increase with time and place; / My heart cries, Ah, it burns; mine eyes now dazzl'd be: / No wind, no shade can cool, what help then in my case, / But with short breath, long looks, staid feet and walking head, / Pray that my sun go down with meeker beams to bed» [907] .
907
The Poems of Sir Philip Sidney. P. 206. «Я рассуждаю вслух – а полдень в небе крепнет, / И, заполняя мир, свет огненный растет, / И сердце жжет ожог, и в муках взор мой слепнет – / Ни ветерок, ни тень страдальца не спасет. / Поклон, и вздох, и взгляд к светилу я стремлю, / Умерить жар лучей и лечь в постель молю» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 89).
В единую картину соединяются несколько образов, фигурировавших ранее: восход Стеллы-Солнца на фоне созвездия Близнецов, согревающей холодного Астрофила-Месяца (Землю). Стелла, так же как и Солнце, является источником света радости и тепла любви, чередование которых с тьмой ночи и холодом горя лежит в основе вечного мирового движения и обновления космических светил. Это сочетание в Космосе противоположностей Дж. Бруно объявляет причиной движения и жизни: «…первое, необходимое для жизни нашего шара <…> – это дать ему как бы дыхание и вдохновение дневным теплом и холодом, светом и тьмой на протяжении двадцати четырех часов, равных времени вращения вокруг собственного центра Земли, подставляющей Солнцу по возможности всю свою поверхность» [908] .
908
Бруно Дж. Избранное. С. 182.
В сонете LXIX описывается благотворная перемена в их отношениях: «Enuie, put out thine eyes, least thou do see / What Oceans of delight in me do flow. / My friend, that oft saw through all maskes my woo, / Come, come, and let me powre my selfe on thee; / Gone is the winter of my miserie, / My spring appeares, ^o see what here doth grow. / For Stella hath with words where faith doth shine…» [909] . История любви осмысляется в ключе древнейшего ритуального мотива: прощание с уходящей Зимой и приветствие наступающей Весны («Gone is the Winter of my miserie! / My Spring appeares»). Астрофил снимает ненужную мертвую личину меланхолии из сонета XXIII, под которой он вынужден был скрывать горе неразделенной любви, отождествляемое с Зимой (холод и сухость). Весна становится символом взаимности, и ее появление подготавливается предшествующим сонетом LXVIII, где Стелла-Солнце дарит свет и огонь. Благодаря ей приходит Весна: «Stella, the only planet of my light, / Light of my life, and life of my desire». Образ ответной любви (тепла) раскрывается в природной метафоре полноводия, Стелла как источник жизни придает Астрофилу утраченную силу: «What oceans of delight in me do flowe! / <…> Come, come, and let me power my selfe on thee…» – его, как Землю, увлажняют океаны блаженства.
909
The Poems of Sir Philip Sidney. Р. 201. В переводе Э. Шустера: «Смотри, о зависть, как восторг велик – / Его Морей текут во мне потоки. / Под маскою скрывал я страх глубокий <…> / Ушла зима моих страданий вмиг – / Весны теперь настали сроки» (Сидни Ф. Указ. соч. С. 79).
В этом сонете сходятся в единый концепт основные образы цикла: петраркистский, астрономический, медицинский и социальный. Излечение Астрофила от любовной меланхолии накладывается на астрономическое описание годового цикла: после летнего солнцестояния (сонет XXII) продолжительность дня сокращается и приходит сухая холодная зимняя темная меланхолия, но увеличение продолжительности дня приносит горячие солнечные лучи и весеннюю теплую влагу (сонет LXIX).
Тем не менее физического соединения Астрофила и Стеллы не происходит, поскольку Земля и Солнце не могут сблизиться и не могут расстаться, что описывается при помощи таких социальных отношений, как союз с монархом, чей слуга находится на должном статусном расстоянии: «Of her high heart giv'n me the Monarchie: / I, I, O I, may say that she is mine! / And though she give but thus conditionly, / This real me of blisse while virtuous course I take, / No kings be crown'd but they some covenants make» [910] . Стелла, согласившись стать монархом Астрофила, скрепляет их метафизический союз венцом вечности, созвездием Северной короны.
910
Ibid. «На трон доверья сел монархом я, / Мне Стелла сердце вверила, как царство, / И вправе я вскричать – она моя! / Теперь, пока не проявлю коварства, / Я здесь король, но некого венчать – / Наш договор не станем омрачать» (Там же).