Скальпель судьбы
Шрифт:
— Ира, успокойся, я всё понял. Прости. Я даю тебе слово, что постараюсь взять себя в руки. Но и ты пойми меня! Я журналист, я слежу за событиями в нашем городе. Полгода назад, когда Булавин получил должность вице-мэра, ты тоже не позволила поговорить мне с твоей подругой, хотя её судьба помогла бы мне сделать разгромный материал! Сейчас, когда твоя Катя… а её отец, кстати, был в больнице?
— Да, был, но недолго.
— Ага, он всё-таки пришёл к дочери, но пришёл, когда её уродец уже был мёртв!
— Роман! — Ира резко поднялась со стула и шагнула к мужу. — Не смей так отзываться об умершем Алёшке!
— Ой, да ладно! Теперь у неё хотя бы время на себя будет, а то всё крутилось вокруг малолетнего инвалида. Ещё обрадуется, что она выжила, а он отправился на небеса.
Ира прикрыла глаза, резко повернулась и ушла в спальню, хлопнув дверью. Ей необходимо уйти! Чтобы остыть, успокоиться. Заодно заехать в больницу и узнать, как там Катюша. Она быстро оделась и вышла в коридор, пересчитывая мелочь для троллейбуса.
— А ты куда? — Роман стоял в коридоре и с недоумением оглядывал жену. — Сегодня же выходной, ты могла бы провести его со мной. Я практически и не помню уже, когда мы были вдвоём. Ты меня ругаешь, а между тем совершенно не интересуешься моими делами!
— Извини, но я еду в больницу.
— Ну и что ты там будешь делать? Твоя Катя под присмотром, ты-то что там будешь делать?
Ира подняла на Романа глаза и тихо ответила:
— Если надо будет, то я и молиться буду, только бы она выжила. Но боюсь, тебе этого не понять.
Два года назад. Катя
Она слышала голос отца. Где-то далеко, будто за закрытой дверью. Почему он так громко говорит? И почему не слышно мамы? А Даша? Она же, наверное, всё слышит! Неужели этот праздник на её двадцатилетие стоит того, чтобы в их семье опять начались скандалы?
Катя прислушалась и вдруг резко открыла глаза. Нет никакого праздника! Сколько она здесь? Что с ней? Где Алёшка?
Она вспомнила всё! Всё до малейших деталей. Даже то, что помнить не должна была… Она помнила лицо водителя того огромного грузовика, что придавил её машину к бетонному отбойнику. Как он сосредоточенно повернул руль и внимательно посмотрел на её машину, будто пытался удостовериться, что их с сыном смяло в той металлической каше. Но почему тогда слышен голос отца?
Катя повернула голову, рассматривая помещение, в котором находилась. Окна и стены подсказали ей, что она в реанимации своей больницы. Одна. А Алёшка?
— Я требую, чтобы меня пустили к ней! — раздался крик отца, а потом какой-то сердитый бубнёж, в котором нельзя разобрать отдельные слова и звуки.
Алёша… его кресло было укреплено за её водительским сиденьем, значит, удар пришёлся и по нему тоже. Катя помнила, что пыталась вывернуть руль, но большая машина не оставила ей места для манёвра. Господи, неужели…
Она ещё раз осмотрелась. Капельница. Бутылочка маленькая. Альбумин. Восполняют белки… кровопотеря? Она скосила глаза на своё тело. Сквозь простыню белели повязки. Операция… Сколько дней она уже здесь? Голова болит и спина будто неродная. Катя пошевелила пальцами. Слава Богу, движения и чувствительность есть, рука в гипсе и левая нога как в тисках. Пусть кто-то войдёт, что ли? Она чуть подняла закованную в гипс руку, ощутила, что указательный палец тяжелее остальных. Пульсоксиметр*! Значит, мониторы подключены.
И она заплакала. Потому что всё поняла.
— Катя, Катя! Успокойся! Тише, девочка, всё хорошо, слышишь, всё хорошо.
Она глубоко вдохнула и прошептала:
— Сколько я здесь?
— Уже неделю. — Сан Саныч выключил тревожно звенящий монитор и сел рядом. — Ты, Катюш, везучая. Игорь тебя из такой жопы вытащил, что я готов перед ним на коленях стоять.
— Спасибо, — прошептала Катя, чувствуя, как першит горло и очень хочется пить. — Игорь, скажи… мой мальчик…
— Мне жаль, Катя, очень жаль. Но никто и ничего не смог сделать, — перебил её Шанин.
Она закрыла глаза и отвернулась, сдерживая слёзы. За что? Кому они с сынишкой мешали? Неужели это всё из-за маминого завещания? Тогда в их гибели может быть заинтересован только один человек… Нет, не хочется верить! И не хочется думать об этом!
— Катя, посмотри на меня. Как ты себя чувствуешь? Где болит? Давай я немного подниму головной конец кровати, и ты сможешь немного размять мышцы.
Игорь что-то говорил, говорил, но Катя не слушала его. Она думала только об одном — что её маленький мальчик ушёл из этого жестокого мира без маминого прощального объятия.
Её перевели в палату тем же вечером, а утром Игорь тихо вошёл в палату и плотно закрыл за собой дверь.
— Кать, я запретил посещения твоему отцу. Но сейчас у нас в ординаторской находится Илья Трифонович Хохловский. Ты помнишь его? Он, Катюша, настаивает на разговоре, но я не уверен, что ты сможешь всё адекватно принять и понять.
— Игорь, — перебила его Булавина, — мне необходимо поговорить с ним. И не беспокойся. Скажите Илье Трифоновичу, чтобы он сразу же позвал вас, если со мной что-то будет не так.
Шанин кивнул и вышел. Через несколько минут в палату вошёл Хохловский, уверенно закрыл за собой дверь и сел на стул рядом с больничной кроватью:
— Ну, здравствуй, Катя. Не думал и не гадал, что придётся решать наши с тобой вопросы в такой обстановке. Я знаю, что ты ещё не совсем пришла в себя, поэтому говорить буду я, а ты, девочка, задавай вопросы, если что. — Он внимательно посмотрел на молодую женщину и продолжил: — Не могу сказать, что случившееся с тобой стало для меня новостью. Потрясением — да, но что-то подобное витало в воздухе. Теперь же ты осталась единственной наследницей Лидии Степановны. — Он увидел, как искривилось лицо Кати, но постарался не останавливаться: — Твой отец уже был у меня. Со своей этой… Ольгой. Сначала были просьбы, затем он перешёл практически к угрозам. Катя, я сказал, что всё будешь решать только ты, когда придёшь в себя и полностью восстановишь своё здоровье. Он попытался надавить на меня, и я вынужден был сказать ему, что если с тобой или со мной что-то случится, то некоторые интересные материалы будут опубликованы в прессе. А это, учитывая должность вице-мэра и его планы на будущее, очень сильно ударит по его имиджу и закроет ему путь наверх. Не знаю, правильно ли я поступаю, но у меня нет больше никаких рычагов давления на твоего отца и его окружение.