Скальпель судьбы
Шрифт:
Блажевская прищурилась и вдруг цокнула языком:
— Не всю правду ты мне говоришь, да, Катя? Но это ваши дела. Учти только, сегодня судороги у Алёши опять были. И намного сильнее, чем раньше. Это надо будет учесть там, в клинике. Мама знает, что вы едете?
Катя кивнула и опустилась на корточки перед креслом, на котором сидел Алёша, сжала вывернутые запястья и поцеловала судорожно дрожащие пальчики. Сын откинулся назад и улыбнулся. Криво, обнажая зубки и мелко подёргивая головой. «Повреждение базальных структур… как доказать ей это… не смогу принять его…»
— Нина Глебовна, спасибо вам. Вы
Блажевская тяжело поднялась и тихо сказала:
— Звони, Катюш, если что. И… держись.
Она медленно вышла, а Катя так и осталась сидеть перед креслом сына, аккуратно вытирая вытекающую на маленький острый подбородок слюну. Она покормила его, затем искупала, постоянно поддерживая голову, что Алёшка пытался закинуть назад, уложила сына в постель и присела рядом. Что бы ни случилось, она должна быть сильной. Ради сына. О себе ей думать некогда.
Катя дождалась, пока Алёшка заснёт, вышла из детской комнаты и медленно сползла по стене, закрывая себе рот ладошкой, стараясь удержать рыдания и крик. За что? За что жизнь так жестоко с ней обошлась? Что будет с ней через десять лет? Через двадцать? Катя судорожно вдохнула, вспомнив слова Фадеева: «я врач всё-таки», и вдруг чётко поняла — она тоже врач и тоже понимает всю правду его слов, только принять эту правду она никогда не сможет. И будет бороться!
Часть 10
Три года назад. Катя
Мама была категорична.
— Даже не спорь, Катюша, я отвезу вас на вокзал! Даша сейчас в интернате, дисциплина там очень строгая, родителям разрешают видеться с детьми исключительно в выходные, только на праздники мы её домой забираем.
Катя краем уха слушала маму и сосредоточенно обдумывала план поездки. Теперь, когда она осталась одна, ей не на кого было надеяться. Алексей Петрович уже уехал в столицу, его место занял один из ординаторов, что когда-то подписал Кате заявление на перевод в травматологию. Умный мужик с золотыми руками, но более жёсткий. Так что отделение сочетанной травмы осталось с хорошим хозяином.
Она ещё раз посмотрела на одежду, которая аккуратными стопочками лежала на креслах и диване.
— Мама, — Катя внимательно посмотрела на Лидию Степановну, — а теперь, пожалуйста, расскажи правду. У меня такое впечатление, что ты пытаешься занять себя, потому что что-то произошло.
Лидия Степановна резко умолкла и как-то испуганно глянула на дочь. Она не хотела говорить Кате правду. Ей было и стыдно, и больно, и страшно. Но и молчать нельзя.
— Катя, отец вчера мне заявил, что разводится со мной, — выпалила она и уставилась на совершенно спокойную дочь.
— А что так? Помоложе нашёл? — Катя застегнула молнию на потрёпанном чемодане. — Говори правду, мам. Если он пошёл по пути своих «уважаемых» приятелей, то следующим шагом может стать нечто и похуже, чем развод после тридцати лет брака. Ты не помнишь, в твоей машине кресло для Алёшки укреплено?
Лидия Степановна коротко кивнула и внимательно посмотрела на дочь. Как она выросла, повзрослела, как быстро горе и несчастье делает из весёлых и беззаботных девочек мудрых женщин. А
— Я застала его в кабинете с молодой женщиной, Катя. И он даже не пытался оправдываться. Сказал, что Ольга устраивает его и в постели, и на рабочем месте. Что, учитывая его новую должность, он, возможно, пойдёт дальше и выше, в политику, а для этого ему нужна новая жизнь. Без меня и…
— Без Алёшки, да? Успокойся, мама, переедешь к нам, места много, ты классный переводчик, можешь заниматься репетиторством, делать переводы. Не пропадём.
— Катя… я хочу вот что тебе сказать. Катя, я завещание написала. Оно у Ильи Трифоновича Хохловского хранится. Я всё тебе с Алёшкой завещаю, пока Даша несовершеннолетняя. Если вдруг со мной что-то случится, ты сестру… ты Дашутку не бросай, ладно?
— Мама! — вскрикнула Катя, но тут же бросилась к сыну, что беспокойно начал двигать головой и тихо хныкать. — Тише, тише, сынуля. Всё хорошо, тебя никто не обидит. Мама, мы готовы. Заблокируй, пожалуйста, грузовой лифт, я сейчас чемоданы в коридор вывезу, а следом Алёшку.
Она старалась занять руки и мысли, чтобы не вспоминать имя, услышанное от мамы. Ольга. Катя подняла сына и заглянула в тёмно-зелёные глаза. Она так и не смогла забыть свой двадцатый день рождения. И до сих пор, даже став женщиной, став мамой, сжималась от страха, вспоминая крик «Задержать! Девка ваша!» И вспоминала ту самую Ольгу, которую тогда грубо брали Кайцев и его друзья. Катя до сих пор воспринимала сексуальную сторону жизни как нечто грязное, болезненное и вызывающее жуткий стыд. И даже Алексей, что был с ней нежен и щедр, не смог разбудить в ней то самое, о чём пишут стихи, разговаривают шёпотом, улыбаются и мечтают. Ольга… Теперь и в её родительском доме.
Катя тряхнула волосами, не время сейчас думать об этом. Впереди у них долгая дорога и серьёзное лечение. Она вышла из квартиры, захлопнула дверь и вошла в лифт. Ей надо быть сильной. Ради сына, ради их маленькой семьи.
***
— Заходите, Екатерина Александровна, присаживайтесь. — Седовласый мужчина поднялся и указал Кате на кресло перед столом, заваленным документами и папками. — Сегодня мы получили весь спектр анализов Алексея Булавина. Мне, к сожалению, обрадовать вас нечем. В сравнении с прошлогодними показателями, что нам переслали из Барселоны… Да, не удивляйтесь, я дал поручение нашим сотрудникам связаться с коллегами института Гуттмана. Так вот, Екатерина Александровна…
— Называйте меня Катей.
— Хорошо, Катя. Уровень активности мозга падает, рефлексы угасают, много патологических реакций. Что до социальной адаптации, Катя… она невозможна. Мне не хочется говорить эту фразу убийственную для вас как для мамы, но, Катя, вы кроме всего прочего ещё и врач. Я не могу и не буду говорить вам о том, сколько отпущено вашему сыну, этого никто и никогда не скажет вам…
— Не надо, прошу вас. Сколько бы ни было, Алёшка мой. Только мой. И я сделаю всё, чтобы он не нуждался. Ни в ласке, ни в любви. Простите меня, спасибо.