Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Шрифт:
— И всему этому вас учат? И ты это все понимаешь? И голова у тебя от этого не болит? Страшные вещи сейчас делают с женщинами... Меня столько не учили. Мне старались объяснить, что Земля круглая, но я тебе скажу по секрету, что я до сих пор в это не верю. А что делает Тадя?
— Кричит! — смеялась Бася.— Кричит и таскает Кибица за хвост.
— А что дядя?
— Дядя кричит на Тадю, что он кричит, а тетя кричит на дядю, что он кричит на Тадю. Вы, бабушка, тоже могли бы прийти, чтобы накричать на тетю, потому что
— О чем снова?
— О любви! — с восторгом воскликнула Бася.— Никто в мире не умеет так писать о любви, как дядя Ольшовски.
— А откуда ты, сопливая, можешь об этом знать? — удивилась бабка.
— Я? Бабушка, золотая моя, мне ведь пятнадцать лет!
— А мне восемьдесят... Марцыся! Сколько мне точно лет?
— Откуда я знаю? — отвечала Марцыся, пожимая плечами. — Наверное, сто...
— Скройся ты, несчастное создание! Мне восемьдесят, и долго еще будет столько. Слышишь? А о любви я ничего не знаю.
— Дядя говорил,— смеялась Бася,— что пан Валицки в вас влюблен.
— Валицки? Это возможно. Он все время закатывает глаза и так вздыхает, словно у него терновник в желудке. Иногда он на меня так смотрит, будто хочет перерезать мне горло, а сейчас мне понятно, что это от любви.
— А весь наш класс,— открывала тайну Бася,— влюблен в дядю Ольшовского.
— Хо-хо! Ну, а ты в кого?
Бася превратилась в малиновый пион.
— Я? — сказала она с невинной рожицей — Я еще не знаю, потому что не уверена. Не могу выбрать, потому что их двое...
— Двое? — с внезапным интересом спросила бабка.— Ты морочишь голову двоим сразу? Сумасшедшая девчонка...
— Это не я им морочу, это они... Один — это Юлек, он почти гениальный, потому что умеет ремонтировать приемники и электрические звонки, а другой — Зыгмунт, который пишет стихи. Дядя читал...
— И что сказал?
— Немного грубо. Он сказал, что Зыгмунт не пишет стихи, а привязывает рифмам козьи хвосты. А ведь это в самом деле замечательные стихи... Замечательные! Все про меня! Я это вам говорю по большому секрету... Не говорите ничего тете, бабушка.
— Ничего не скажу, но двое — это слишком много. Могла бы одного уступить Марцысе, от нее как раз сбежал тридцать шестой жених.
— Э, вы шутите, а у меня сердце кровью истекает. Бабушка! Они друг друга ненавидят! Может случиться какое-нибудь несчастье. Юлек, тот, который любит радио, сказал, что из «этого виршеплета» он выпустит дух. А он очень сильный, а Зыгмунт очень хрупкий, потому что каждый поэт должен быть худеньким. Я недавно всю ночь не могла заснуть, потому что получила от Юлека письмо. Он мне пишет: «Выбирай, потому что черная кровь прольется!»
— И пролилась?
— Еще нет... Но я говорю, что может случиться что-то страшное, потому что настоящей любви без несчастья не бывает. В последней
— И что сказали на это учительницы?
— Тоже страшно плакали.
— Какая-то удивительная школа,— сказала бабушка с сомнением.
— Другой такой нет на свете! — воскликнула Бася в восторге. — А меня все уважают, потому что я ближе всех к дяде. Вы не представляете себе, сколько его фотографий в нашем классе.
— Откуда?
— Везде продают дядю по пятьдесят грошей, а если покупаешь дюжину, то по тридцать.
— Это слишком дешево,— сказала бабка.— Кило телятины стоит столько же, сколько дюжина знаменитых писателей. Впрочем, правильно. Ну-ну. Значит, дядя такая знаменитость... Смотрите-ка...
— Вы ведь об этом знаете.
— Знаю из вашей болтовни, а я привыкла верить своим суждениям. Надо мне, в конце концов, прочитать его книжки. Сколько их всего?
— Не знаю, наверное, больше двадцати.
— Двадцати? Нет, столько я не одолею. Я одну книжку читаю целый год. А он во всех книгах пишет о любви?
— Конечно! О чем еще стоит писать?
Басины подружки с должным уважением слушали ее рассказы о том, как и когда пишет знаменитый литератор. Она должна была рассказывать им обо всем. Делала она это с гордостью. Ей казалось, что и на нее падает один лучик его большой славы. Басе очень нравилось, что каждое слово о дяде одноклассницы слушают раскрыв рот. Нужно было как-то отблагодарить их.
С некоторых пор пан Ольшовски, садясь за работу, начинал с большого скандала.
— Куда девалась моя ручка?
Известно, что солдат не может стрелять, если у него нет ружья, а писатель без ручки не может писать — пальцем, что ли?
Начинались поиски ручки.
— Может, Тадя куда-нибудь девал? — спрашивала пани Ольшовска, сама не веря в свои слова.
— Тадя не залезет на стол! — кричал пан Ольшовски.
Кухарка не пользовалась ручкой, потому что была неграмотной, а любовные письма за нее писал один студент с пятого этажа.
— Может. Кибиц?..— робко подсказала Бася.
— Кибиц. С какой стати Кибиц? Может, он стихи стал писать на старости лет?
Долго искали орудие труда знаменитого писателя, однако оно как сквозь землю провалилось. И это не раз, три новые ручки тоже три раза провалились. Еще большим изумлением переполнило пана Ольшовского открытие, что черная кровь, котооую люди скучно называют чернилами, у него в чернильнице постоянно убывает. Можно было с большой натяжкой обвинить Кибица, у которого имелись врожденные воровские инстинкты, в пропаже ручек, но решительно нельзя было предположить, чтобы он с наслаждением пил чернила. У собак бывают самые странные склонности, но такого ненормального пса, который бы пил чернила, наука еще не знает.