Скандал из-за Баси (журнальный вариант)
Шрифт:
— Это начинает становиться непонятным! — кричал пан Ольшовски.
С этого момента чернил убывало столько, сколько он расходовал сам, но зато странные истории начались в другом месте.
Растерянная пани Ольшовска в один прекрасный день сообщила, что необъяснимым образом дематериализовались или исчезли с этого света шесть воротничков великого писателя, номер 41, с надписью «8р1епсИсЬ, поношенных, приготовленных в стирку. На Кибица подозрение упасть не могло. Нельзя было подозревать в этом вредительстве и жильцов человеческого рода: зачем бы
— Может, ты сам куда-нибудь их засунул? — безнадежно спрашивала пани Ольшовска.
Знаменитый писатель спокойно заявил, что, может, у него и есть кое-какие странности, но у
него нет привычки снимать воротнички в городе и бросать их на улице, тем оолее — шесть раз. Дело осталось невыясненным. Как это произошло, не знал никто. Иан Ольшовски махнул рукой, сначала левой на ручки и чернила, потом правой на воротнички, но вскоре он схватился за голову одновременно и левой, и правой рукой.
— На милость божью! — громко кричал он.— У меня куда-то пропали шесть страниц рукописи !
Это было уже серьезное дело, может, даже уголовное. Бася, вернувшись из школы, застала землетрясение, дом был перевернут вверх ногами. Шесть бесценных страниц искали даже на лампе, свисающей с потолка. Как раз в этот момент шло следствие. Так как кухарка всегда с полным безразличием относилась к предметам, исписанным или покрытым печатным текстом, сейчас из ее сонного тела вынимали дремучую душу и спрашивали, не использовала ли она случайно небольшую часть творчества знаменитого автора для своих личных нужд, например, для накручивания волос? Эта уважаемая особа клялась и божилась, что была бы полной идиоткой, если бы использовала для этих целей исписанную бумагу, ведь у нее есть чистая.
Пан Ольшовски выглядел очень печальным, и Бася с ужасом заметила слезы в глазах пани Ольшовской.
— А это большая потеря? — спросила Бася тихо.
— Деточка! — плачущим голосом сказала пани Ольшовска.— Дядя работал над этим почти всю ночь.
— О боже! — простонала Бася.— Это для новой книжки?
— Да, для новой...
Бася закрылась в своей комнате. Потом она вошла в кабинет пана Ольшовского, который все еще искал, перебирая бумаги. Она встала в дверях и сказала дрожащим голосом:
— Дядя, не ищите... Я завтра принесу... Это я взяла...
Пан Ольшовски посмотрел на нее с изумлением.
— Ох, Бася,— только и сказал он.
— Можете меня убить,— говорила Бася сквозь слезы,— но не смотрите на меня так... я не знала, что это для новой книжки... я бы никогда... я думала, что это уже не нужно... Ой, дядя, дядя, какая я несчастная... Завтра принесу! Клянусь!
Пан Ольшовски внимательно посмотрел на нее.
— Подойди сюда, детка,— сказал он мягко.
Бася шла, как автомат, словно не зная о том, что двигается. Она смотрела ему в глаза с неописуемым испугом. Она была бледна, как те страницы из его новой книги. И говорить начала прерывающимся голосом, полным слез:
— Я взяла и эти странички,
— Ты взяла чернила и воротнички? Боже мой! Зачем тебе понадобились мои воротнички?
— Я не себе... Дядя, я не себе... Я тебя так люблю, что уж не знаю, как... Но я это все для школы...
Второй раз удивился пан Ольшовски. Он подошел к Басе, ласково обнял ее и усадил на стул.
— Говори, Бася, что и как. И не плачь!
— Я и не плачу...— проговорила Бася, обливая слезами щеки, нос, ковер на полу и каждое слово — Я хочу умереть, потому что я ужасно нехорошая.
— Ты не нехорошая, а просто глупенькая. Так что со школой?
— В школе у меня шесть подружек... Весь наш класс влюблен в вас, а эти шесть — больше всех. У каждой есть ваша фотография, а в ваши именины они ставят карточки среди цветов и зажигают перед ними свечки.
— Не может быть! — закричал обрадованный писатель.
— Честное слово! — сказала Бася.— Так они страшно вас любят, что сильнее уже невозможно... Вот мне и пришлось дать им эти ручки и чернила... Три получили ручки, а три — чернила...
— И что они с этим делают?
— Хранят на память, но одна девочка хотела выпить чернила... Она говорила, что воин, который съест сердце льва, становится неустрашимым, а если она выпьет эти чернила, то будет писать так, как вы... Такая глупая... А воротнички я взяла, потому что девочки мне из-за них житья не давали... И обязательно, чтобы были нестираные.
— И они их носят? — спрашивал пан Ольшовски, делая странные гримасы.
— Нет, они слишком велики... А потом они меня умоляли, чтобы я принесла автограф. Я хотела взять старые странички, но по ошибке взяла новые... Ой, дядя, убейте меня! Я ничего другого не заслуживаю! А странички я завтра принесу. Вы простите меня?
Пан Ольшовски смеялся от души.
— Прощаю, прощаю, но не делай этого больше. Что будет, если твой класс попросит тебя принести мой фрак или стол? Я тебя прощаю, потому что преступление совершено из-за любви... Бася! Что ты делаешь? Ты хочешь меня задушить? Я дам тебе еще три ручки... Ну, хватит, глупая девчонка!
Наутро Бася вернулась из школы в отчаянии.
— Где рукопись? — спросил пан Ольшовски на тайном совещании.
— Они не отдают,— сообщила Бася сдавленным голосом. — Противные девчонки! Одна сказала: «Через мой труп!», но все будет хорошо, дядя, только надо поторговаться...
— Что ты болтаешь?
— Я говорю правду. Каждая из них отдаст свою страничку, но только тогда, когда вы напишете каждой в альбом.
— Это насилие! — засмеялся писатель.— Вот несносные козы! Хорошие же у тебя подруги. Ну, ладно. Напишу каждой по два слова.
— Два слова? Этого мало.
— Ну напишу больше. Принеси завтра эти альбомы.
Бася покачала головой.
— Это невозможно. Они хотят при этом быть, особенно та, которая сказала «через мой труп». Дядя, дорогой! Можно, они придут сами г