Скандальная молодость
Шрифт:
«Кто, спросил он самого себя, может понять мое счастье?» В конце концов ему это надоело, и, презрительно повернувшись к ним спиной, он посвятил себе, только своему величию высокую ноту, ради которой напряг легкие до такой степени, что перед ним забрезжили ворота в ад.
Кулачные бои и фаллические состязания прошли без сучка, без задоринки. Что касается первых, то Дзелия увидела, как он уложил трех борцов из школы Райчевича и штангиста Тиберио; он выразил желание, но ему не пошли навстречу, бороться с медведем, который сидел
То, что Атос сумел проделать, держась обеими руками за свое неимоверных размеров мужское естество, как за корабельную мачту, превратилось в какое-то безумие и просто потрясло Дзелию, успевшую уже повидать самые невероятные вещи и готовую к любым сюрпризам. Как сумасшедший, не разбирая пути, он ринулся на тренеров и секундантов, повторяя: «Озел, озел» и наводя страх на зрителей, которые отпрянули к стенам. Все летало. Несколько женщин упали в обморок. Это длилось до тех пор, пока Атос не рухнул на землю, увлекая за собой ленты и знамена.
Теперь его голос превратился в хрип. Он лежал в луже извергнутой им спермы, и перед мысленным взором Дзелии вновь предстал бык, которого принесли в жертву, чтобы умилостивить паводок. Он выкрикивал непонятные имена: Гаспара, Нигра и Секка; казалось, это разные женщины, но на самом деле он звал одну, неподвижно застывшую на берегу в лучах рассвета.
— Он зовет смерть, — воскликнул Идальго Анджели, приложив ухо к его губам. И потребовал дополнительный гонорар, поскольку выступление оказалось действительно необыкновенным.
Бросая деньги на тело Атоса, все быстро расходились, чтобы не оказаться замешанными в историю с мертвецом, которого к тому же звали Обжора. Только у Кристины Дельфини хватило духа остановиться, поцеловать его в отмеченный печатью смерти лоб и, как всегда, сунуть ему под ремень свою визитную карточку. Несколько человек отправились за врачом, но найти его оказалось невероятно трудно, ибо все павильоны и площадки неожиданно опустели, как будто никто ничего не праздновал и этой бесконечной карнавальной ночи никогда не было.
Когда они вернулись, Атос уже снова был на ногах. Он размахивал горящей головней, никого не подпуская к себе.
— Прочь! — закричал он. — Я бессмертен!
Дзелия стала одной из рабынь Атоса Лунарди.
Церемония посвящения состоялась на острове Пескароли во время изгнания дьявола в храме Мадонны делла Фидуча. Прежде чем ввести ее в павильон нравов, Идальго Анджели попытался отговорить ее, предупреждая, что для обычного человека это все равно, что пойти в бордель.
— Они будут презирать тебя и преследовать за эту ошибку, — предсказал он тоном смирившегося священнослужителя. — Большую ошибку, заключающуюся в том, что ты их развлекаешь.
Дзелия
Она выбрала тунику с вышивкой в виде павлина, и Идальго Анджели объяснил ей, что это — эмблема zurabio: венецианской лодки-гонца, которая столетия тому назад привозила в По — Par Sempar, то есть в По — навсегда забытый Богом, не пустые обещания, а набитые деньгами сундуки.
В песне рабынь говорилось: я научу тебя есть не торопясь и с наслаждением, как ест вол, и дам тебе желудок, как у страуса; я научу тебя дышать небом, как дышит вековой дуб; петь, как поет птица; заниматься любовью, как это делает бык.
— В чем цель того, чему ты учишь Атоса? — спросила Дзелия.
— В том, чтобы вновь обрести утраченную силу, без которой нельзя изменить вещи. В том, чтобы использовать хитрость — науку игры.
Когда они вышли из павильона, рабыни встретили их аплодисментами.
Затем состоялась церемония, которую Атос почтил своим присутствием; ею было торжественно отмечено начало того, что должно было стать для Дзелии временем ее настоящей молодости, и одеяние рабыни стало для нее первым из тех, которые ей придется надевать в жизни. Носить его было труднее всего, ибо невозможно было понять, как его воспринимать — как шутку или как наказание.
Он чувствовал его приход, широко раскрывая глаза в темноте, и видел свет до того, как он заливал его, возвращаясь из неведомых царств, в которых сам он никогда бы не проявил своего блеска. И все же, думал он, во вселенной существует бесчисленное множество солнц и для всех есть место, следовательно, вполне могло бы найтись место и для Атоса Лунарди, несостоявшейся звезды. Он не мог смириться с несправедливостью, заставившей его родиться прекрасным, как бог, но по образу и подобию простого смертного.
Не вставая с постели, он протягивал руку, чтобы приподнять край палатки. С нетерпением в сердце, в смолкнувшем — и это немного пугало — мире, он следил за его появлением. И вот оно движется со стороны плотин Торричеллы, окутанное звездным сиянием, сопровождаемое щебетом птиц.
— Пой, сволочь, — взрывался он. — Проклятое воскресение!
Он мечтал о приходе окутанного сумерками рассвета, о вечном холоде. Короткий сон, и вот уже пришелец насмехается над ним; огненная просфора на переносице ослепляет его и заставляет выбегать из палатки. Он так рассчитывал время, чтобы два существа, присутствие которых он считал необходимым — он сам и солнце, — являлись обитателям реки одновременно.