Шрифт:
СКАЗ ПРО ИВАНУШКУ-ДУРАЧКА
Продолжение (начало – ищи по ссылке «Другие произведения»)
Закомурища тридцать третья
КАК ДЕДУШКА С ИВАНУШКОЙ, ПОНИМАЕШЬ,
ШЕРЛОКОМ ХОЛМСОМ И ДОКТОРОМ ВАТСОНОМ БЫЛИ:
ДЕЛО ТРУСЛИВОГО ВОРА – РЕЦИДИВИСТА
Посвящается В. М. Серебрякову
Запокончил на том свою закомуришку Иванушка-дурачишка
– Ну так что ж, ядрёна вошь?
Дедушка, насупившись, попризадумался в глубоком молчании. А чтобы полегче попризадумывалось, дед с Божьей помощью пересел с табурета в кресло-качалку, имеющее вид атомной бомбы, и принялся качаться, качаться, качаться, качаться. Страшно-престрашно, страшно-престрашно, страшно-престрашно заскрыпели ветхонькие половицы, громко затикал часовой механизм неугомонной бомбы.
Прошло тринадцать секунд. Дедушка утомился от противного тиканья, глянул на Иванушку сурово и перестал качаться, качаться, качаться, качаться. Тиканье прекратилось: усталому часовому механизму Бог дал угомон. Через тринадцать секунд дедочка Ващще Премудрый с облегчением кивнул и радостно сказал:
– Да-сь, о балда-сь!
Иван опечалился и через чертову дюжину секундочек вопросительно поднял бровь, алалыкая*: «Ка... ка... ка... ка...», а дедочка брови насупил.
Прошла еще чертова дюжина секундушек. Премудрый с радостью отрицательно замотал головою: мол, нет, нет и нет, а Иванушка сморгнул.
Пробежало еще ка... ка... каких-то тринадесять секундишек. Ну, тут уж Ивашку такая досада взяла, что дурашка затрясся, как если б его ка... ка... ка... колотила кондрашка:
– Ка... ка... ка... ка, ёшкина кошка... ка... ка...
И так он трясся и говорил свое «ка... ка... ка... ка...» целую чертову дюжину секундушек – и вдруг замер. Посем* Премудрый кивнул и хлестко щелкнул пальцами тринадесять раз, раз, раз, раз.
Прошло ровно тринадцать секундочек мертвого безмолвия, а в следующую сантисекундочку на дворе раздалось радостное, нечеловечески громкое хрумканье, причем через открытое окно избы донесся смутно знакомый запах эфирных масел. Ивашка с грохотом спрыгнул с печи, с девятого кирпичи, выглянул в окошко на двор и через чертову дюжину секундушек удивленно спросил:
– Дедушка, а что эвто за незнакомый зайка во дворе хатки морковкой хрумкает?
– Хрум-хрум! Хрум-хрум!
– Где же он, ёшкин кот? Аз не слышу! – дедушка сглотнул слюну.
– Ёшкина кошка! Айда во двор!
Старый и малый, одетые в принимаемые за пижамы полосатые черно-белые робы арестантов, выбежали во двор.
Было раннее летнее утро. Стрекотали кузнечики. Чирикали птички. Жук жутко жужжал. Посреди двора стоял и исступленно жрал морковку зайчик в совершенно новой, с иголочки, шкурке, с плеером на груди и в наушниках на щеголеватых ушках. Вся шкурка, понимаешь, совершенно белая, тольки кончики ушек черные. На зеленой траве перед зайкой
– За... за... за... за... заключенные!.. Мама!.. Вы, голубчики, идите – на мой хвостик поглядите! За... за... за... за... замечательный хвостик! – и зайчик повернулся к голубчикам задом.
Дедушка с Иванушкой опасливо подошли к зайчишке чуть-чуть поближе. А тот повихлял задиком, повилял хвостиком, покосил глазками тринадесять секундочек и опосле принялся яростно барабанить по земле задними лапами. Энто сплошь и рядом, что зайцы становятся задом и принимаются яростно бить задними лапами, дабы выказать себя солидными, косолапыми, а еще с ушами щеголеватыми, помимо прекрасных вихляющих хвостиков.
– Бум-бум! Бум-бум!
Ровно через тринадцать секундочек заяц перестал барабанить по земле задними лапами, повернулся к голубчикам мордой, достал из рюкзака прекрасную красную морковку и сунул ее в пасть, дабы нахрумкаться всласть:
– Хрум-хрум! Хрум-хрум!
– Ах, где же он, ёшкин кот? Аз вижу одну колоссальную красную морковку, чмок, чмок! – и дедушка сглотнул слюну.
– Ёшкина кошка! Да вот же он, диду!
Премудрый протер глаза, пригляделся, понимаешь, и ровно через тринадцать секундишек радостно, воображаешь, изрек, вкусно причмокивая:
– А-а-а, так энто, парнишка, твой собственный, понимаешь, зайчишка, чмок, чмок! Вот глупый парнишка: своего собственного зайчишку не узнал, дурачишка! Чмок, чмок!
– Что ты, диду! Нет, нет, эвто не мой зайчишка!
– Как не твой?! Ты что, дурачишка! Твой! Собственной персоной зайчишка, чмок, чмок! Из закомурушки тридцать второй, однозначно! Заяц-беляк!
– Какой же эвтот заяц – беляк?
– А кто толды*?
– Альбинос, ёшкина кошка!
– Почему?
– Да ведь белый окрас шкурки – не по сезону! Белая шкурка – зимняя, а сейчас – летне-осенний сезон охоты!
– Охоты кого на кого?
– Тигров на браконьеров!
– Чмок, чмок! Хорошо, пусть будет окрас по сезону – тигровый!
Дедушка хлестко щелкнул костлявыми пальцами, и шкура зайца приобрела тигровую окраску: желтую с темными полосами.
– Ой, дидушка, кто этто? Заяц аль карликовый тигр?
– Этто тигряк, ёшкин кот!
– Кто, кто, ёшкина кошка?
– Был заяц – беляк, стал заяц – тигряк, ёшкин кот, однозначно!
– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Как нельзя лучше! – воскликнул заяц-тигряк, вихляя задиком, виляя хвостиком. – Я теперь за... за... за... заяц не беляк, а тигряк! И какой тигряк, хрум-хрум! С желтыми и темными полосками! Ну, теперичка все тигрицы – мои! М-м-м! Хрум-хрум! Хрум-хрум!
– Хнык, хнык! Не хочу за... за... за... зайца-тигряка, не сойти мне с энтого места! – закапризничал наш дурашка, не сходя с места.
– Не хочешь зайца-тигряка? Хорошо, пусть будет по-прежнему беляк: в белой шкурке! Чмок, чмок! – и дедушка со вкусом щелкнул пальцами, сглотнув слюну.
– Хрум-хрум! Хрум-хрум! Как нельзя лучше! – воскликнул заяц-беляк, вихляя задиком, виляя хвостиком. – Я теперь не тигряк, а беляк! И какой беляк, хрум-хрум! В белой зимней шкурке! Ну, теперичка все за... за... зайчихи – мои! М-м-м! Хрум-хрум! Хрум-хрум!