Сказание о флотоводце
Шрифт:
Вегов молчал. Что-то подобное о действиях молодого Нахимова ему уже довелось слышать.
– Не удивляйтесь потому и последующему поведению Павла Степановича, заметил Корнилов.
– В бою при Синопе приказ его не мало поразил некоторых новичков. Посчитав, что предварительные его распоряжения могут лишь затруднить командиров в переменившихся обстоятельствах, он предоставил каждому командиру действовать независимо и по своему усмотрению. Конечно, он совершенно уверен в своих людях! Так и теперь, изволите ли
– Молчу, ваше превосходительство, молчу, - заторопился Вегов. Уважение мне к Павлу Степановичу безгранично. Не сочтите сомнения мои за осуждение. Сомнения мои не касаются его доблести...
– Тем лучше, - устало прорвал его Корнилов.
– Считаю себя многим обязанным Павлу Степановичу и по старшинству не вижу причин к какому-либо его порицанию.
Вегов раскланялся и вышел из дома начальника штаба, сожалея о затеянном разговоре. Зато Остен-Сакен, начальник- гарнизона, разделил опасения Вегова. В этот же день Вегов встретился с бароном в городском саду и, вызванный на разговор, поделился с ним мыслями о человеке, "возомнившем себя главным".
В саду было безлюдно и тихо. Тревоги дня разогнали гуляющих. Сквозь листву деревьев был виден пустынный приморский бульвар. Барон вел под руку жену и выслушивал наклонившегося к нему с другой стороны Вегова.
– Вот он, "Алексий божий человек". Узнаю, - гудел барон.
– Подвижник! Аскет! "Зачем моряку семья?" "Зачем мичману деньги?" Мухи не обидит, но упорства ему не занимать. А чем вы, собственно, огорчены, Иван Федорович, чем?
И, выслушав до конца Вегова, холодно заключил:
– Знают о нем! Нужен России сейчас такой человек, жертвенный, исступленный! Простоват, говорите? Резок? Ну и пусть! Только бы не вмешивался в политику, в дела, требующие иного разумения. Понимаете?
– Вмешается! Во все вмешается, ваше превосходительство!
– Успеет ли?
– Барон скривил лицо.
– Горяч! Себя не убережет!..
– Легенда о нем при жизни создана, - упорствовал Вегов, - себя в нем иные видят. Этак недалеко и до осмеяния, до неприятия иных по духу, чем он, до этакого, скажу вам, нигилизма во флоте, - продолжал Вегов.
– Легенда при жизни, говорите? Что ж, матрос любит своего адмирала стало быть, любит и своего царя. Не разделяю вашей тревоги. Император жалует его, знаете, и матрос любит. Не так часто бывает, Иван Федорович,
такое единство отношения к человеку снизу и сверху. Знаете ли что-нибудь в его поведении, противное дворянству, императору?
– Не знаю, ваше превосходительство, только духом своим, простотой подстрекает к противному...
Сказать о случившемся, о поручении, данном ему Нахимовым, он не решался.
Барон остановился у садовых ворот, лицо его выразило
– Позже, Иван Федорович, об этом позже... Говорю вам - сейчас только полезно это пристрастие его к простолюдинам. Защитим страну, и тогда...
– И с этим не смею не согласиться, ваше превосходительство, - не отставал Вегов.
– Не вспомните ли, как после победы над Наполеоном повели себя возгордившиеся ".якобинцы"? Не последует ли и после того, как достойно встретим союзников, излишнего ославления одних и принижения других?
Барон раздраженно перебил, теряя терпение:
– Ну чего вы от меня хотите, Иван Федорович, не пойму? И, боясь оттолкнуть от себя Вегова, обидеть, заторопился:
– Не страшусь того, что сказали, больше того, сам так думаю, но,-он передохнул,-о последствиях этой легенды о нашем "Алексии божьем человеке" успеем, коли будем живы, поговорить. Когда отшумят бои, отзвучат победные песни!..
И, пресекая дальнейшие возражения, барон протянул руку.
6
В тот день у Нахимова перебывало больше сотни людей, и Титов, адъютант его, осмелился сказать адмиралу:
– Конца нет, ваше превосходительство. Может, квартиру прикажете подыскать другую? Эту все знают.
Что ты!
– забеспокоился адмирал, нo тревога адъютанта передалась ему:
– Когда только всех принять успею! И почему не идут к князю Меншикову... вот эти хотя бы "отставники"?
Он вспомнил спесивого красавца Вегова,- фамилию его Нахимову приходилось слышать где-то раньше, - и подумал: "Этому поговорить бы со светлейшим, а не со мной".
И тут же распорядился:
– Нет, ты уж, братец, оставь... Люди идут ко мне - значит верят! Все они мои помощники, все ныне воины... Говорил мне Владимир Алексеевич, что и ему досаждают немало. Только вот что, голубчик: тех, у кого жалобы на командиров и прожекты свои, касающиеся укреплений, подвоза пищи и прочего, - с теми беседовать буду, иной раз так надоумят, что век человеку благодарен, а тем, кто идет слезу пролить или в батальон проситься, - тем сам посочувствуй, дай нужные записки. Из адъютантов моих будешь по мирским делам!
И, заметив, что адъютант огорчен новыми этими полномочиями, но не решается возразить, торопливо добавил:
– Город ныне за нас, а город принять на себя - это нужду принять, это, голубчик мой, труса храбрости наставить, а храброго от гибели предостеречь. Ты напиши-ка мне, братец, сколько больных на южной стороне, в каких домах лазареты разбить, какие колодцы чинить. Чтобы вся южная сторона, как экипажная казарма, была мне ясна. И что ты, голубчик, вял да печален, смотри, ныне и попы бегают взапуски!..