Сказание о граде Ново-Китеже(изд.1970)
Шрифт:
Стало тихо. Выстрелов не было. Пленники достигли первой избы. Обежав ее, они остановились, привалившись измученно к стене.
– Еще чуть – и гроб был бы! – тяжело дыша, сказал Виктор. – А ты слышал Анфису?
Ответить Сережа не успел. На него налетело, едва не сбив с ног, что-то косматое, визжащее и горячо лизнуло в лицо. Это был обезумевший от счастья Женька. Он: скакал, вертелся, катался по земле, тявкал и хохотал, по-собачьи. А потом, рыча свирепо и ласково, схватил Виктора за носок ботинка и не отпускал.
– Ах ты, зверюга главная! –
Глава 5
«НА СЛОМ!»
1
Белая голова Лысухи порозовела. Угасли ночные костры осадного табора. Люди переговаривались сиплыми после сна голосами, почесывались, зевали во весь рот. И вдруг ударил в Детинце соборный колокол Лебедь. Колокол гудел не благостно, не молитвенно, а грозно, тревожно.
– Сполошно звонят!.. В набат Детинец ударил!.. – встревоженно заговорили в осадном таборе.
Сотники полезли на телеги, пытаясь разглядеть, что делается в Детинце. Ничего не увидели, но, чего-то опасаясь, начали скликать и строить свои сотни. И вовремя они спохватились: по табору поскакали атаманские посылки Истома Мирской и Мишанька Безмен, кричали тревогу, чтобы брали люди оружие, богу молились, чистые рубахи надевали и к ратным трудам готовились.
Лебедь ударил в последний раз надрывно, отчаянно, словно вскрикнул в страхе, и наступила тишина, долгая и томительная. И в душной этой тишине медленно раскрылись окованные железом крепостные ворота, злобно зарычав ржавыми петлями. Взлетели испуганно над крышами голубиные стаи, бешено забрехали во дворах собаки.
Из ворот медленным, торжественным шагом выехали конные стрельцы: в первой шеренге – с копьями, во второй – с саблями. Впереди, отдельно, ехали посадник и стрелецкий голова. Конница спустилась с детинского холма и остановилась на лугу, где вчера ребята играли в футбол. Сытые, застоявшиеся лошади фыркали, играли крупами, нетерпеливо перебирали ногами, звенели уздечками. Звякало оружие. От конных рядов несло на табор крепкими запахами стойла и лошадиного пота.
– Опередили нас, – сказал недовольно капитан стоявшим рядом есаулам. – Раньше нас выступили,
– Бой лютый будет, хлебна муха! – откликнулся Будимир. – В челе войска сам посадник встал.
Ждан Густомысл сутуло сидел на тяжелом вороном коне, в черном бархатном плаще, с чупруном-плюмажем из черных перьев на шлеме. Рядом с ним знаменщик поднял черное знамя с вышитыми на нем ликами Христа и богородицы. Грудастый вороной конь посадника переступал косматыми ногами, встряхивал головой, чуть не до земли свешивая гриву.
Рядом с ним на гнедом коне гарцевал белолицый, румяный стрелецкий голова. Он удало сдвинул набекрень атласную шапку и то и дело кокетливо оправлял шелковый кушак поверх бархатного зеленого кафтана. Торжественный, нарядный, он
– Ишь щеголь! – засмеялся недобрым смехом Будимир.
За Густомыслом и головой выстроились стрельцы.
– Ой, сколько их! Целая орда!
– Волчья стая! Загрызут они нас, спасены души! – опасливо переговаривались посадские.
И робкие эти голоса перебил отважный голос:
– Ничо! Запустим зеленым кафтанам ежа за пазуху!
Табор приготовился к бою. На телегах залегли пищальники и охотники-лучники. За телегами, чуть пошевеливая остриями поднятых копий, встали сотни копейщиков – основная штурмовая сила. Бок о бок с копейщиками стояли сотни, вооруженные саблями, боевыми молотами-чеканами, кистенями.
В нескольких шагах от передних рядов осадного табора одиноко стоял мичман Птуха, в кителе с минер-ским значком, в нахимовской, с тупым козырьком мичманке, лихо надвинутой на бровь. Был в нем и сейчас тот флотский шик, по которому узнается настоящий моряк. Он застыл в стойке «смирно», будто на палубе боевого корабля перед поднятием флага. Цыганские глаза его сверкали. У ног его в окорёнке лежала бухточка тлеющего фитиля, а к лугу уходили дощатые желобочки, засыпанные порохом. Они заменяли запальный шнур.
Капитан, протяжно окая, громко крикнул:
– Сотники и десятники, по местам! К бою готовьсь!
Будимир на левом крыле и Волкорез на правом повторили его команду.
Густомысл поднес к глазам бинокль и уставился на осадный табор, грозно сопя. Остафий Сабур загадочно улыбался.
Посадник опустил бинокль и, ущемив носище в два пальца, высморкался так оглушительно, что гул пошел окрест. Затем Густомысл выдернул из ножен широкий, блеснувший на солнце меч. Стрельцы передней шеренги опустили копья, во второй шеренге потянули из тугих ножен сабли. Слышен был зловещий, тихий скрежет. И опять тишина, особенная, намертво задохнувшаяся, опустилась на поле начинающегося боя.
– С нами бог! – долетел голос Густомысла. Он крестообразно взмахнул над головой мечом.
Стрельцы колыхнулись, пригнулись к лошадиным шеям и с места дали полную волю озверевшим от шпорных уколов маленьким, злым косматым коням.
– Гойда!.. Гойда!.. – со звериным восторгом и сладострастием орали стрельцы, крепко прижимая к бедрам хищно нацеленные острия копий.
Задние крутили над головами кривые сверкающие клинки.
В пыльном тумане, в блеске сабель и шлемов, в конском грохоте и храпе неслась на табор конная атака.
Капитан почувствовал, как, словно в ознобе, натянулась на скулах кожа. Пьянящее чувство опасности, азарт боя и холодная ярость леденили щеки и сушили рот.
Атака неотвратимо летела на табор. Где-то в задних рядах табора в голос завыли, запричитали, как по покойнику, женщины, побежали, втянув головы в плечи, немногие трусы, захлопали, не дождавшись команды, пищальники, и по приказу Волкореза лесомыки пустили в стрельцов залп стрел. Но большого урона не нанесли. Стрелы не пробивали кольчуги.