Сказание о Маман-бие
Шрифт:
— А вы как, еще не перемигнулись? Может быть, уже того…
— Не спрашивай, друг! Целые ночи напролет с ней гуляем, тешимся, бабочка она безотказная… Кстати сказать, сам-то ты времени зря не теряй. При первой же возможности подцепи какую-нибудь. Будь хоть вдова с ребенком, бери, не отказывайся. Таков приказ Маман-бия!.. Я, брат, когда холостяком был, толком-то и не знал, что такое жизнь. Все радости жизни, оказывается, в женщине!.. Да, да.
И Аманлык, вот уже сколько лет не смеявшийся, и самодовольный Бектемир так громко расхохотались, что все посетители
Оборвав смех, Аманлык утирал веселые слезы, катившиеся из глаз.
— А Маман-бий умишко-то этих юнцов, что в медресе пошли, сам проверил?
— А как же! Он говорит: если в чужую землю тупой каракалпак приедет, на всем народе пятно, потому что чужеземцы о людях из неведомой страны по одному, к ним пришедшему, судят. Однако среди всех ребят ни одного с Айдосом Султанбаевым равного умом не оказалось, как их Маман-бий за уши не тянул.
— А кстати, Багдагуль от Мамана родила?
— И не вспоминай, Аманлык! Какой-то подлец так ее напугал, что у нее выкидыш получился.
Боже ты мой! Будет ли конец вражде на этом свете?!
У Есенгельды-бия родился сын, и ему Маман-бий хорошее имя дал, сказал: «Имя мальчика, который родился после того, как каракалпаки объединились в низовьях Амударьи, пусть будет Ельгельды — народ пришел». Отец-то радовался, на том бии и помирились, да вот Хива все дело испортила. Приехал Есенгельды отсюда домой спесью надутый, стал опять Мамана, нашего бия, притеснять.
— Ну что за человек, как он от такой возни не устанет? Между прочим, когда я уходил, Есим-бий в Шаббаз подался. Что с ним?
— Вернулся с прибылью. Пятеро дехкан с ним приехали нам помогать, мастера — золотые руки. Они там у Есим-бия арык новый роют. Хотят земли Кара-Терена в сады превратить.
— Это хорошо! — Аманлык облегченно вздохнул, искоса поглядывая на Бектемира, и, боясь, что Бектемир уедет и потом бог весть когда свидеться доведетсяу Аманлык спросил: — А где тебя искать, коли что?
— В ауле Кенегес.
— Это каракалпакский, что ли?
— И у узбеков есть аул Кенегес, и даже род балгалы у них есть. Как это получается, не пойму! Говорят, они раньше каракалпаками были, а хан их обузбечил. Не знаю уж, так это или нет. Во всяком случае, мой плотник со мной неплохо обращается.
— Дай тебе бог, дай бог!
— Кончай, что ли, Бектемир! — крикнул хозяин.
— Слушаюсь, мастер! — Бектемир вскочил. — Прощай, мы ушли, — сказал он, пожимая руку Аманлыку.
Аманлык смотрел им вслед, пока их фигуры не растаяли в наступающих сумерках.
— Что, каракалпак, успокоилась теперь твоя душенька?
— Будто я сегодня в ауле своем побывал, хозяин!
— Ну и хорошо. Эй ты, оборванец, на тебе и убирайся! — крикнул хозяин, бросая нищему парнишке, усердно хлопочущему у очага, обгорелый кусок рыбы. И тот ушел, дуя на горячий кусок, перебрасывая его с ладони на ладонь.
С посветлевшим лицом, с легкостью в груди встал Аманлык на обычное свое место — к очагу.
14
В то время как Аманлык
Ураган вздымал высокие волны на тихих озерах, с корнем выдирал и уносил прочь заросли камыша…
Огромная сумрачная толпа идет, бушующим валом охватывает новую юрту Есенгельды-бия…
Слова Мамана: «Угождая одному человеку, мы сделаем своими врагами целый народ»- ведут эту толпу. «Не пойдем в нукеры!» В доме Есенгельды ищут люди неведомо куда пропавшего Мамана, и недаром.
Убедившись, что обещание, данное им Мухаммед Амин-инаху, выполнить не удастся, Есенгельды уже принял меры, тайно послал своего стремянного Дауима в Хиву с доносом на Мамана, бунт поднимающего. Дауим вернулся и привел пятерых воинов во главе с есаул-баши, принес он хозяину привет и твердое слово инаха: «Пусть уберут Мамана, отвечать буду я». Но Есенгельды-бию Маман живой, но опозоренный был дороже мертвого героя. Поэтому тайные его посланцы подстерегли Мамана, когда он в одиночку возвращался из аула Бегдуллы, связали ему руки-ноги, избили, притащили в аул Есенгельды еле живого, поставили перед хозяином.
Предупредив, что не остановится перед тем, чтобы послать душу Мамана в преисподнюю, и что отвечать на вопросы ему разрешается только одним словом «да» или «нет», торжествующий Есенгельды приступил к допросу:
— Поможешь собирать нукеров или нет?
— Нет, нет и нет! Угождая одному человеку, мы не можем превратить в своего кровного врага весь туркменский народ, — сказал Маман-бий и умолк.
Но Есенгельды не терял надежды. Маман-бия запеленали длинным волосяным арканом и, заткнув ему рот и уши, бросили в черный угол юрты.
Нарочные поскакали созывать гостей.
К вечеру начали прибывать гости. Радостные, в ожидании веселого пира переступали они порог, но, увидев вооруженных нукеров, стеной отгородивших нежилую часть большой юрты, и бледного, как мертвец, Мамана, безмолвно и недвижимо лежащего за их спиной, сникли и, тревожно кося глазами, послушно занимали места, указанные кивком подбородка Есенгельды-бия.
— Никак не выходит у меня из головы сказанное мне однажды мудрое слово Мурат-шейха, — начал Есенгельды, уголком глаза поглядывая на Мамана и давая понять, что ведет речь не от себя, а как бы от имени покойного шейха: — «Не увидя мертвой головы врага, не вспомнишь и о своей голове».
Эти слова сказаны были мудрым старцем, когда бии собрались на совете в Жанакенте и вели долгие споры — присягать русскому царю или нет. А молодые тогда Маман и Есенгельды привезли и показали собравшимся мертвую голову убитого ими джунгарского посла. Посмотрели бии на отрезанную эту голову, пощупали свои — и подписали присягу. Есенгельды сам тогда не обратил внимания на слова старика, а услышалтгх позже из уст Маман-бия. Но связанный Маман его не слышал, и обличить Есенгельды-бия во лжи было некому.