Сказание о руках Бога
Шрифт:
Тогда сказал Камилл, весело глядя в глаза названному брату:
— Не горюй ни в своих мыслях, ни о своих мыслях, ни о том чуждом для тебя и лукавом, что их в тебе породило! Каковы мы ни будь, у нас — свои возлюбленные, у тебя своя. А ведь каждой любимой нужен только один человек — безразлично, стар он или молод, прост или умен, хорош собою или не очень-то. Тебя истинно любят, и ты отмечен. Ведь где начинают оценивать, выбирать и перебирать — там нет любви, запомни это!
— И явлено тебе было то, что явлено, дабы ты понял, в чем настоящая красота человеческая, и умел ее распознать в любом обличии, — добавил Арфист. —
— Когда же ты научишься уходить к истоку всех проявлений и нащупывать корень любой вещи, — заключил Биккху, — подымись к тому, что их породило, к истоку всех истоков и корню всех корней, к пустоте — оси, к которой сходятся спицы мирового Колеса, к тому Ничто, которое есть Всё. И слушай его голос! Мне уже поздно: нерушимой стеной встал передо мной свет, и только растворившись в нем и став им, смогу я длить свое существование.
— Если дело обстоит так, как вы сказали, и вы не соперники мне, я не смогу радоваться, что вы уходите, — только и сумел сказать Камиль в своей печали.
— Поглядите-ка! Оказывается, наш младшенький выдумал свою ревность только потому, что угадал разлуку, — проговорил Камилл. — Хотел добавить в дикий мед хорошую ложку своего дегтя, чтобы убить его собственную горечь, — экий хитроумец! Полно, брат. Жизнь — это постоянные встречи и расставанья, но тебя в конце концов снова ждут встречи — не печалься. Пусть будет сегодняшний день ничем не омраченным праздником для тебя и нас!»
Седьмой день
— Ничего не скажешь, вовремя ты бросил свою сказку — на пороге завершения, — женщина покачала головой. — Любопытно, что было дальше.
— Это еще предстоит написать, — сказал мальчик. — Разве ты не поняла? Я возвращаю тебе легендой то, что ты творишь взаправду. Одеваю покровом выдумки твое действие. Можно подумать, я не догадывался о том, чем вы заняты в мои отлучки.
— Значит, и ты бродишь внутри своего мира, испытывая приключения, — сказала Ксанта. — И они кругами сходятся вокруг главного. Бракосочетания в конце времен.
— Венца моих поисков и победы, — мальчик не глядя отыскал у бедра ножны, вытянул клинок на четверть его длины и вбросил назад. Обтяжка ножен была сделана из багряно-бурой кожи, покрытой шипами и небольшими выпуклыми зеркальцами с перламутровым блеском. Отдал церемонный поклон обоим — Ксантиппе и Волкопсу — и удалился.
— Кого это такого страшного он ободрал на футляр, Уарка? Аллигатора или тигровую акулу?
— Подымай выше — Левиафана. Ты не помнишь его россказни?
— Он ведь почти слепой.
— Как сказать. Ведь вдобавок к тепловому и звуковому зрению у него постепенно открывается настоящее. Ты же видишь, мы меняемся все трое. По тебе это не так заметно, ты была и так почти что вочеловечена. По мне тоже — как был зверь, так и остался.
— Да, если не считать передвижения по зазеркалью.
Оба воззрились друг на друга.
— Постой. Ты, Ксанта, умела выворачивать то ли Вселенную, то ли себя во Вселенной, я же нет. Но тебе это уже не требуется, ты обрела проходимость и не замечаешь разницы. И я с тобой — тоже.
— Да-да, ты прав, вечный скептик и задира, — прошептала женщина. — В детстве знаешь, что стоит особым, невозможным образом перекувыркнуться
— И не догадываешься, что надо только обернуться через плечо — и вот он стоит вокруг! — крикнул Волк. — Идем скорее!
Они оглянулись. Изящная колоннада вокруг была им по колено. Шашечный черно-белый пол — камень черный, камень белый — рождал в мыслях давний, хорошо забытый ритм пляски, обряда, медитации и полета. Две небольших статуи стояли на постаментах под их ногами, Мужчины и Женщины.
— Терга — это я, но непохожая, — сказала она.
— А Терг — я, выросший в человека. Хотя абсолютно не те черты, однако сходство потрясающее, прибавил он. — Но поспешим, потому что мы уже стали куда больше Джирджиса, и отверстие в потолке нас не пропустит!
Оба взмыли над полом, стремительно втягиваясь в открытый воздушный колодец: купол вокруг треснул, края линзы обвалились, однако синева, как и прежде, широко струилась оттуда.
Снаружи, тем не менее, ничего не было живого, кроме этой синевы, которая и то обрела зловещую тяжесть в окружении голой каменной пустыни. Серый гранит глыб, разбитых на куски плит и опрокинутых стел источал изнутри алый жар, будто то были уголья. Время от времени с гулким хлюпаньем рвалась между ними тугая пленка грязи, выметывался фонтан зловонной сероводородной воды и так же шумно опадал. В иных местах чрево земли было вспорото, просевшая черная корка расползлась лохмотьями, а дальше зиял горнодобывающий карьер. Горы тоже были тут по виду рукотворные — правильной конической формы. Скаты едко дымились: время от времени с одного из них, зловеще шурша, скатывалась туча пыли, рождая новый могильный холм. Посреди же хаоса, наполовину созданного стараниями людей, ворочалось гигантское неуклюжее базальтовое тело, слышался огнедышащий рев, и среди округлых, четко, как на иконе, прорисованных клубов дыма мелькал светлый, молниеносно разящий меч.
— Он его отыскал, в конце концов, главаря всех сил! — закричал Волкопес Тутыр. — Только и никудышный же он фехтовальщик! Я иду помогать!
Тут он потерял дар человеческой речи, грозно взвыл и скачками пошел вперед, с быстротой пули погружаясь в зловонный мрак, который распространило вокруг себя чудище.
Ксанта думала тоже ринуться вперед, но тут сверху ее накрыло белое облако, обхватило огромными лапами бледно-красного оттенка и взмыло ввысь, шумя крылами.
— Успокойся, воительница. Разве твой живой меч, твоя охрана в этот час не на поле сражения? — донеслось из вышины подобие всеохватной мысли. — Это его дело и ему победа.
— Кто ты?
— Птица Рух из восточной сказки, как я осмеливаюсь полагать, — синий глаз поглядел из облака с нежной усмешкой, алый пояс охватил талию женщины мягким и надежным замком. — А желаешь наблюдать — делай это сверху и из некоторого отдаления.
Теперь прямо под ними лежало нечто лучшее, чем хаос, к которому вернулось мироздание, — девственная степь, по которой плела свой робкий узор сизая полынь, местами перекатывались мелкие волны ковыля, конопля крепила собой барханы, а в почти безлистых кустиках робко шевелилась мелкая, но бесспорная живность.