Сказание о руках Бога
Шрифт:
Вдали багрово вспухало зарево, истончаясь по краям во тьму, и, приглядевшись, они видели внутри крошечные фигурки: Тутыр подскакивал и кружил с вездесущием целой стаи, вырывая у змея куски плоти, Джирджис-драконоборец с размаху рубил извилистым мечом, выпуская на волю щедрые огненные ручьи змеевой крови. Однако мрак наступал на них; беда, которую они пригибали к земле, сгущалась вокруг, обволакивая холодом и зловонием смерти.
— Спаси их, о Птица, ты же умеешь! — в отчаянии вскрикнула женщина.
— Зачем? Разве ты не понимаешь того, что
— Это жестоко.
— Нет. Они оба согласны. И знаешь причину? Они несут в самих себе перевернутый мир, где жизнь и смерть поменялись местами. Его надо убить и в себе, чтобы стать собой настоящим.
— Хватит. Теперь неси меня вниз — мое время настало! — резко оборвала ее женщина.
Они камнем пробились через тьму, и женщина стала на ноги. Cияющее красное полотно окутывало ее всю с ног до головы и делало похожей на каплю огненной крови, отлетевшую во время минувшей битвы. У непомерной издыхающей громады вытянулся Джирджис, меч тускло блистал через кровавую поволоку. В свете двух этих источников Уарка добрел до тела своего сотоварища, уронил голову на его неподвижную руку.
— Он умер, — сказал с тоскою, — я нет.
— Умер? Неужели это возможно? — возразила женщина. — Ведь вас не двое, а один в двух отражениях. Не двое полулюдей, а один человек — муж и воин. Так соединитесь! Ты потерял свою людскую оболочку — надень на себя чужую.
— Как возможно это?
— Разве не ты учил меня, как встать по ту сторону? Напомни ему, Белая Птица, которая высидела, наконец, свое яйцо!
— Сбрось свое последнее покрывало, — донеслось из вышины, — и накрой им обоих.
Когда же кровавое покрывало растаяло, растворилось от жара, — вот он стоит перед женщиной, Джирджис-Тутыр, пастырь волков и победитель драконов, облики же Уарки и Акелы исчезли. И прекрасней его нет! Высок его рост, лицо полно отваги, но глаза полуприкрыты и опущены.
— Почему ты не глядишь мне в лицо?
— Я боюсь его блеска, хотя ничего до сих пор не страшился. Ты ярче тысячи солнц и убьешь меня этим своим светом. Я умру на пороге…
— И обретешь новую жизнь за ним, — доканчивает она с горделивой простотой. Взоры их, наконец, сливаются и поглощают друг друга и всё вокруг.
— Теперь мы оба родились, и мы тоже одно, хотя и двое по-прежнему. Знаешь ли ты свое имя? Произнеси!
— Я Адам, что вылеплен из красной глины и обожжен огнем нечестия, которое я победил. Все ключи от мира у меня, и все имена его мне ведомы.
— Так назови меня, чтобы и мне себя найти.
— Ты Хавва, матерь всех живущих.
Они сплетают руки. Теперь говорит женщина:
— Докончи сказку, сложи конец касыды, чтобы и нам стать супругами!
И он начинает повествовать.
Касыда о влюбленном караванщике. Ночь седьмая
«Длилась
Первое покрывало было фиолетовое, цвета мрака.
Второе покрывало — синее, точно туча, что несет бурю.
Третье покрывало — голубое, как небо с луной, солнцем и светилами.
Четвертое покрывало — зеленое, цвета весенних трав.
Пятое покрывало — желтое, цвета солнечной дорожки на морской воде.
Шестое покрывало — оранжевое, цвета огня и зари.
Седьмое покрывало — красное, цвета солнца сияющего.
Да, как солнце, выходящее поутру из тумана, было покрывало, и подобно солнцу сияло лицо молодой супруги, освещенное изнутри неизреченной ее чистотой и радостью, солнцу, что взошло в полночь ради одного Камиля ибн Абдаллы.
Каждый день много хвалебных песен и пожеланий, касыд и газелей и просто хороших слов было сложено и сказано в честь и похвалу новобрачным, но лучше всех сказал речистый дядюшка жениха Абу-Талиб:
— Слава Аллаху, который даровал нам неприступный Дом и безопасное святилище и открыл теперь запечатанный источник! Этот вот сын моего брата Абдаллы: если взвесить его вместе с любым человеком, он обязательно перевесит его. А в будущем, клянусь Аллахом, о нем разойдутся великие вести и ждет его великая судьба. Поистине достоин он благороднейшей из благородных дочерей наших!
Трое Странников в честь всего этого как следует поели и выпили на пиру, хотя сидели не на самых почетных местах и не слишком были замечены другими гостями. Видно, так они сами захотели: люди то были скромные.
На утро после брачной ночи, когда и Камиль переоделся из жениховского в обычное платье, хотя стараниями жены — новое, и Хадиджа скромно закуталась в одно-единственное покрывало, явились Странники к нему попрощаться. И так промолвили:
— Прекрасная Хадиджа! Мы тоже хотим дать тебе в махр имущество, ибо Камиль, супруг твой, — нам брат и родич. Но давай ему пользоваться дарами во счастье и во здравие его и тебя. Пусть и он войдет через тебя во владение всем этим, потому что дары наши на то и рассчитаны.
— Мой дар — плодовитость, — сказал Барух. — Не смейся, вон праматерь Сарра, будучи тебя старше, тоже рассмеялась, когда ей посулили ребенка, а кто родился у нее потом, ты знаешь. И еще — дар сладостной речи. Поэтом твой Камиль от любви не станет, но будет лучшим, чем просто поэт.
— Я ведь иной раз двух слов связать не умею, хотя все наши мужчины речисты, — воспротивился Камиль, — как это случится?
— Послушай, братец, при нас ты забывал о своем косноязычии нередко, да и при Майсаре, он свидетель, — с хитростью улыбнулся Арфист. — Видно, мой дар — немного дерзости вам обоим, чтобы вы могли поверить в свои силы. И да витает над вами лучшая мелодия со струн моей самозвучной арфы!