Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Прошлой осенью Степан уже совсем решился открыть русским гору, но храбрости тогда не хватило: леший Менк, как-то прознав про его замысел, дважды до синяков защипал его ночью, и он долго мучился от гнойников по всему телу.
Нынче он ни за что не откажется от задуманного. Пусть Менк хоть уши ему отгрызет во сне!
Чтобы по-настоящему удивить и напугать русских тайной Железной горы, Степан вечером полезет на гору и наломает с нее камней. Черных, блестящих на изломе, с налипшими на них мелкими крупинками, будто приклеенными смолой...
Огонь в костре горел бледновато-красными и синими
От вершин леса скоро легла густая полоса тени на место, где горел костер Степана. А по небу все плыли и плыли лебеди-облака...
ГЛАВА ПЯТАЯ
1
Вольные ветры шершавили вихрастую хвою глухих лесов. Раскачивались и скрипели вершины лесных великанов. Торжественный лесной шум напоминал гудение басовых струн на гуслях. Слышать его перепевы приходилось лишь редким смельчакам-беглецам, лесным людям – охотникам и дошлым горщикам, искателям кладов...
Иной раз засушливым летом даже легкий ветерок трет ветку о ветку и, накалив их, запаливает огонек. Раздутый тем же ветерком, он бывает причиной страшных пожаров, сжигающих леса на многие версты. Дым застилает солнце, седина остывшего пепла осыпается на израненные пожаром леса.
Уральские лесные пожары восемнадцатого столетия, истреблявшие на целые годы все живое на пострадавших участках, не очень вредили человеку: жителей было так мало, что сгоревший лес с годами и десятилетиями возрождался вновь, опять становился дремучим и шумливым.
Своим зеленым покровом уральские леса смягчали горный пейзаж, скрадывали увалы, озера, топи, овраги и лога рек. Бороздя лесную глушь вдоль и поперек, рождаясь из студеных лесных ключей, сбегали со склонов ручьи, напаивали влагой реки Исеть, Уктус, Пышму, Камовку, Березовку, их несчитанные и немеряные речки-притоки.
Лежит в тех лесах озеро Шарташ.
Трудно толпятся вокруг него древние, дремучие боры, прикрывают береговые скалы, похожие на причудливые развалины языческих городищ и рыцарских замков. Сизая вода в озере чище горного хрусталя.
В год, когда царь Петр спорил с сестрой Софией-правительницей, кому из них Русью править, ранней весенней порой легла сюда к озеру под неслышной лапотной поступью первая, еле заметная тропа. Пришли на берега Шарташа из далекой московской волости староверы-землеробы, навеки преданные своей «суеверной обыкости» и кинувшие из-за этого свои родные места. Пришли шумливым утугом в семьдесят восемь душ. Попили из озера воды, обошли его вокруг... Подивились, как причудливо нагромоздила здесь нечистая сила камни, скалы, утесы по берегам. Нагляделись пришельцы на эти каменные дива и дали им звание Чертово городище.
Попалив день-другой костры на берегах озера, посоветовались всем миром и решили стать здесь жильем, зачав рубить избы новой раскольничьей слободки, а для усторожливости огородили ее тыном и обрыли водяным рвом.
Вместе с дедом, уроженцем московской земли, пришел и паренек-сиротка, пяти годов от роду, Ерофей Марков.
Теперь, с той поры, как капитан Татищев облюбовал под боком у слободки
Ерофей Марков тем временем стал мужиком, оженился и прочно обживал с семьей новую избу, поставленную на околице слободки. Из ее окон хорошо видны просторы озера. Покойный дед обучил Ерофея читать лесную жизнь, как книгу, и прокладывать нехоженые тропы. Бродя по ним, он уже сам постиг тайные повадки самоцветных камней: тумпасов, строганцев и многих, многих других. Ерофей стал заправским горщиком, знал леса на сотни верст во все стороны от озера.
Десятый год шел, как Ерофею Маркову благодаря жене, нечаянно или в шутку запекшей в ржаном хлебе кристалл тумпаса, удалось узнать секрет, как выгонять из камня темный дым и делать камень золотистым. По краю о Ерофее пошла слава, будто у кержака-горщика легка рука на поиск камня, мол, не зря ведь в найденных им тумпасах солнышко горит ласковей и ярче, чем у других горщиков.
Сначала камни попадались Ерофею легко. Прямо возле дома находил их в лесу. Понемногу они перевелись, уходить нужно было дальше и дальше. В иных местах уже приходилось бить глубокие шурфы. Немало земли перекидали руки Ерофея.
Работа горщика в шурфах выгоняет поту побольше, чем иная пашня. В глине да в песке не просто угадать и найти желанное и искомое. Иной спорный камень случалось и слюной для опознания мыть, коли до водицы далековато, и нельзя дать ошибку – вместо самоцвета положить в котомку «дикаря». То-то посмеялись бы гранильщики.
Поисковый труд горщика Ерофею был по душе. Тихий это труд, хоть и нелегкий. Требует уменья молчать и сосредоточиваться. Неделями иной раз не выходит Ерофей из леса, ступает с тропы на тропу, спускается в лога живых речек и высохших ручьев. Лазает по скатам оползней и обвалов, оглядывает землю, налипшую на корни лесин, сваленных буранами. Везде могут найтись самоцветы, все приходится оглядывать зорко, чутко ощупывать пальцами, проверять наметанным глазом каждый камень.
Рабочая пора Ерофея в лесах тянулась от зари до зари. Только в сумерки, у дымящего костра, под комариное жужжание, он угощался немудреным припасом и засыпал сном крепким, но всегда чутким, чтобы ухо могло сразу подать весть сонному сознанию о любом недобром лесном шорохе, человек ли то, зверь ли.
Ростом Ерофей похвастаться не мог: рановато пригнула его сутулость. И не от старости она, не от усталости, а потому, что все время работал сгибая спину. Мягкие, как лен, волосы он подстригал скобой. Чтобы не мотались на лбу, отгребал их по обе стороны, закладывая пряди за уши. Чалая борода не удалась ни по цвету, ни по доброте волоса, и Ерофей втайне сокрушался, что такой бороды, как была у его деда, у него самого никогда не вырастет. Силы же в ногах и руках у Ерофея хватало.
С ранней весны вплоть до осеннего ненастья Ерофей жил в лесах, являясь домой, когда иссякали харчи. Зато зимой был лежебокой. Проворная жена управлялась по хозяйству сама. Жил Ерофей исправно. Его избу в слободе показывали новичкам, чтобы приободрить их насчет житья-бытья шарташских кержаков.