Сказание о Старом Урале
Шрифт:
Несмотря на небольшой счет прожитых лет, Ерофея в слободе уважали, хотя по характеру он мало походил на заправского кержака: на лицо был не хмур, исподлобья не смотрел, молчать на людях не любил. Подвижность, верткость в нем – от поисковой работы. Хоть и не короток лесной день от зари до зари., все равно медлительных, неуклюжих не любит!
Старики уважали Ерофея за то, что никогда не пренебрегал их советом, а сверстники за то, что не бывал холоден к чужой беде, не кичился удачами и не скрывал от других горщиков приемов поиска, делился с ними всем, что углядывал диковинного в
Только одного не хватало им с женой для радостной полноты жизни – детей. Но и с этим постепенно свыклись; что ж, мол, всякому своя планида: в одних семьях – ребят девать некуда; в других – не дает бог ни единого...
2
Возле изб шарташской слободы цвели черемухи.
Темнота майского вечера была легкой и прозрачной. С озера порывами налетал ветерок, носил пряный аромат по всей слободе. В зеркало озера вместе с небом гляделся молодой месяц. Отраженный в недвижной воде, он походил на золотую серьгу, заботливо уложенную ювелиром в синий бархат. Народясь под дождь, месяц только третий вечер выходил прогуляться, но по-настоящему светить еще не научился.
Лесное эхо издалека несло по воде глухие стоны обжимных молотов, как бы напоминая, что крепость Екатеринбург с казенным Верх-Исетским заводом всего лишь в семи верстах от озера Шарташ.
В это утро пришел в слободу старец странник, а людская молва о его нежданном приходе сразу взбудоражила слободу.
Говорили слобожане, что пришел старец из далеких мест исконной Руси с вестью о новом пророческом знамении. Пришел разнести эту весть по лесному уральскому краю, по тайным убежищам, скитам и селениям староверов, именуемых, в честь реки Керженца, кержаками.
Нежданно для Прасковьи в тот же день раньше срока вышел из лесу с поиска Ерофей Марков.
В Березовском логу под корнями поваленной лиственницы извлек он из земли, прилипшей к корням, друзы изумруда с большими вкраплениями красного, как кровь, неведомого самоцвета.
С этой неожиданной находкой Ерофей без раздумья кинулся в Екатеринбург, к горному командиру Татищеву. В крепости самого генерала не застал, отдал друзы прямо в руки Герасиму, памятуя строгий генеральский наказ приносить всякую редкость без замедления. Впопыхах, по лесной дороге в крепость, Ерофей нечаянно обронил котомку с харчами. Потому из крепости в лес не вернулся, пошел домой...
В темени вечера, когда молодой месяц любовался собственным отражением в Шарташ-озере, возле резного крыльца старостиной избы проблескивал между стволами и шапками черемух огонь «думного костра». В его свете собрались обитатели слободы послушать сказание пришлого старца.
Позади мужей, отцов и братьев, сидевших в кольце вокруг костра, тесно сгрудились женщины под сенью цветущих черемух. Им тоже было слышно каждое слово странника. Голос у него – без хрипоты и глухости, происходящей, как известно, от табачного зелья и казенного вина.
Пришлый старец сух, костист, высок. Голова лысая, зато клин седой бороды утянулся ниже пояса. На старце чистая холщовая рубаха, штаны в синюю полоску, кое-где порванные о лесные сучья и заботливо залатанные. Он бос. А пошевелит
Старец в начале беседы назвал слобожанам свое имя, упомянул, откуда родом и в каких лесах хоронился на Руси в антихристовы годы, сберегая преданность истинной вере. Только рассказав все это, стал говорить, зачем пришел бродить по Каменному поясу. Сказал, что обойдет его весь, а потом подастся в сибирскую сторону, еще более глухую и малолюдную.
Когда с озера прозвучал печальный и звучный крик лебедя-кликуна, старец замолчал, истово перекрестился двуперстным знамением. Лебедь – один из многих крылатых обитателей озерного берега – еще долго курлыкал, будто в тоске одиночества. Может быть, подруга отдает свое тепло будущим птенцам, еще заключенным в яичной скорлупе. Может, и вовсе остался без спутницы этот крылатый самец, но всем собравшимся было слышно, как он медленно кружит над тихой водой с печальным и призывным курлыканием, понятным и птице и человеку. Пока лебедь летал и подавал голос, старец молча глядел на людей у костра, сидевших в тревожном ожидании, с хмурыми лицами. Был в кольце слобожан и Ерофей Марков.
Снова заговорил старец, более приглушенным голосом:
– Отныне, братья мои во Христе, да будет для вас и для чад ваших святой и бессмертной душа лебедя-птицы, подавшей нам свой вещий голос в сей час вечерний.
Отныне, с часа сего вечернего, не должна рука ваша чинить смерть сей птице. Ни единому из вас не должно, вольно али невольно, убивать лебедя. Ибо волей господа живет в теле лебедя душа истинно человеческая. Переселилась в лебедей-птиц святая душа царевича Алексия, на лютую смерть посланного своим родителем Антихристом – царем Петром, сгинувшим гонителем истовой веры христианской. Господь подал о сем знамение благочестивым людям на Ильмень-озере. Увидали люди на том озере лебедя в короне царской с венцом огненного сияния вокруг главы.
Праведные старцы наши истолковали сие знамение как господен перст и порешили на веки веков почитать лебедя святой птицей. Перешла в нее бессмертная душа царевича Алексия, кою не властен был загубить на дыбе царь-отец в бренном теле сына.
Памятуйте, братья, завет ильменских старцев не касаться грешной рукой жизни лебединой. На главу всякого ослушника падет кара, и перейдет та кара на сына и внука, на всякую главу в его роде, и не будет от той кары пощады даже младенцу в утробе матери, все за тот же стародавний грех ослушника-родителя.
Повествуйте о сем завете всем истинным христианам, до коих сам не смогу сыскать путей в здешних лесах. Поучайте о сем знамении всех отступников от двуперстия, поучайте о святости лебедя-птицы, не позабывая, что за укрепление сего завета людям русским простятся многие вольные и невольные прегрешения...
Слушая старца, никто из слобожан не заметил, как закатился за леса рогатый месяц, как затемнили прозрачное небо дождевые тучи, хлынул частый, спорый весенний ливень. Головешки в догорающем костре зашипели и стали дымить. А стоявшие и сидевшие под дождем слобожане опомнились только тогда, когда старец сам обратился к ним с ласковым призывом: