Сказание об Агапито Роблесе
Шрифт:
– А почему, Карвахаль? – спокойно сказала донья Пепита. – Тебя здесь никто не обижает. Если кому обидно, так это доктору. Ему сказали, что ты распространяешь какую-то ересь. Он и решил поучить тебя, вернуть на путь истинный. По-отечески.
– Я все равно ухожу, сеньора.
– Если уйдешь, кто соберет урожай с твоего участка?
– Пусть пропадает.
Не выпуская из рук бутылки, Хулио прошел сквозь толпу испуганных слуг. Остановился на углу площади, увидел, как вышел из дому судья на обычную вечернюю прогулку. Хулио пересек площадь – впервые в жизни посмел он расхаживать
– Ты Хулио Карвахаль?
– Да, сеньор.
– Имеется приказ о твоем аресте.
– За что?
– За оскорбление судебных властей.
Через несколько дней дверь камеры, где сидел Хулио, открылась и появился его брат Исаак. Муниципалитет обвинил его в мошенничестве при сборе налогов.
Глава тринадцатая
Агапито Роблес и ничуть не менее его знаменитый конь Белоногий решают отправиться в путь
В записной книжке, где Агапито Роблес, чтобы не спутаться, отмечал палочкой каждый день, через девять палочек появился Крест – тот день, когда Агапито впервые собрал членов Совета общины. Много пришлось поставить палочек до этого дня, потому что члены Совета всячески уклонялись, находили разные отговорки. Агапито всех терпеливо выслушивал, ни разу никого не упрекнул. С тех самых пор, как вернулся, Агапито всегда при встрече со старыми людьми снимал шляпу, а молодым улыбался. Целый месяц пришлось ему бродить по пустым улицам и сидеть на пустых площадях. Но он не осуждал никого. День за днем очищал он заросшее поле своего отца. И вдруг весть об одиноком мятеже братьев Карвахаль всколыхнула Янакочу. Тогда-то осторожно, постепенно, словно врач, не спеша бинтующий рану, начал Агапито подбадривать упавших духом членов Совета. Ибо впервые с тех пор, что время остановилось, Янакоча гудела и волновалась – говорили о том, как изменились братья Карвахаль, теперь Монтенегро считают их отступниками.
Однажды вечером возвращался Агапито с отцовского участка. В темноте улицы Эстрелья возник вдруг перед ним Сиприано Гуадалупе. Робко попросил разрешения поговорить. Проговорили они до рассвета. Через три дня Агапито ночью собрал у себя бывших товарищей по заключению. Разговор шел о братьях Карвахаль.
В конце марталя или, может быть, в начале майября (а в каком году, вряд ли кто мог бы сказать точно) Сиприано Гуадалупе заявил:
– Надоело мне жить, словно кролик. Исаак сидит в тюрьме. Раньше он от меня прятался. Теперь, когда его выпустят, мне придется прятаться от него.
– Что ты предлагаешь, Сиприано?
– Что ты скажешь, то и сделаю!
– Пора собраться, позвать Криспина, Теодосио Рекиса и братьев Минайя.
– Не придут.
– А ты позови под каким-нибудь другим предлогом.
Вечером Сиприано Гуадалупе постучал в двери дома Минайи.
– Что случилось, Сиприано?
– Жулика поймали. Ты главный стражник, надо его наказать. – А где жулик-то?
– В Совете.
Минайя накинул пончо, взял плеть. Отправились. Совет был погружен в темноту.
– Где же жулик?
– Тут, – ответил Агапито Роблес и звонко рассмеялся.
– Что такое, дон
– Никакого жулика нет. Это мы для того, чтоб тебя вызвать.
– Почему же вы не сказали как есть?
– А ты бы пришел?
Когда глаза привыкли к темноте, Минайя разглядел Теодосио Рекиса, Фелисио де ла Бегу, учителя Николаса Сото, Макарио Валье, Крисостомо Криспина и Гильермо Риверу. Агапито Роблес начал говорить. Ни тени упрека не было в его словах, и словно в самом голосе звучал призыв забыть о прошлом:
– Те, кто осмеливается выйти за пределы нашей провинции знают: во всем мире реки текут, облака плывут по небу, идут дожди и время движется вперед. В нашей провинции остановилось все, и виной тому – наша трусость. Время болеет с тех пор, как мы приняли приказ судьи Монтенегро укоротить месяцы, чтобы приблизить праздники. Судья изменил по своей прихоти календарь, и время сошло с ума. Весь этот ужас кончится только тогда, когда мы свергнем тиранию Монтенегро. Надо захватить Уараутамбо силой. И этот великий подвиг свершит Янакоча. Кто хочет уйти, пусть уходит. Те, кто останется, войдут в Комитет борьбы за возврат земель.
Никто не двинулся с места.
– Может быть, прежде чем действовать, нам следует посоветоваться с жителями Янакочи? – спросил учитель Сото.
– Нет.
– Почему же?
– Если люди узнают, какое грандиозное дело мы задумали, они испугаются. Мы убедим их мало-помалу. В каждом селении есть хотя бы один человек, способный понять, что, только когда мы излечимся от страха, время снова начнет двигаться и земля снова станет нашей. Надо постепенно открывать людям глаза. Я объеду все наши селения, в каждом организую Комитет борьбы за возврат земель. Согласны?
Молчание, запах пота.
– Думайте! Пути назад не будет. Я не стану упрекать в трусости того, кто уйдет, но кто останется, должен поставить свою подпись в Книге актов общины, где записано, что «в трезвом уме и твердой памяти» мы принимаем решение бороться против судьи. Кто согласен?
– Я согласен, – торжественно заявил Гуадалупе.
– Согласен, – хрипло выдавил Рекис.
– Я с вами, сеньор выборный, – воскликнул Нейра.
– Наконец-то, – пробормотал Николас Сото. Он был уроженцем Янакочи, но преподавал в Мичивилке.
– Становитесь на колени! Повторяйте за мной: клянусь, никогда не выдам того, что мне известно как члену Комитета борьбы за возврат земли селения Сан-Хуан-де-Янакоча. А если на позор детям моим я стану предателем, то пусть власти общины селения Янакочи умертвят меня.
Они встали на колени, произнесли клятву.
– Судья приказал наложить арест на все мое имущество, но его помощники забыли коня с белыми ногами. Он так и зовется: Белоногий. Как рассветет, я его оседлаю.
На рассвете Агапито отправился в Сантьяго Помайярос. На повороте дороги остановился, поглядел на крыши Янакочи, что блестели от росы, будто новые, вспомнил тюрьму в Уануко, лицо Эктора Чакона, как он сказал: «Ты не допустишь, Агапито, чтоб втоптали в грязь наши имена», и снова поклялся – не возвращаться в Янакочу до тех пор, пока не поднимет всех, до последнего пеона. Он надеялся возвратиться через шесть «месяцев».