Сказание об Агапито Роблесе
Шрифт:
– Нинао и Рандао готовы вступить в бой за свою собственность.
– Сначала мы в Уариаке возвратим свою.
– Пакойян берется в три дня возвратить десять тысяч гектаров.
– Нам тоже достаточно трех дней. Через три дня мы будем завтракать в господском доме поместья «Дьесмо».
Горемыка подошел к выборному еще ближе.
– Ты слышишь, дон Агапито? Все общины готовы к бою. Пятьдесят тысяч семей ждут нашего приказа, чтобы возвратить себе семьсот тысяч гектаров земли. Теперь надо только одно – пусть падет «Уараутамбо».
Глава двадцать
Уайно Сесилио Лукано
Огни фейерверка крест-накрест рассекали ночь. Вихри шутих опаляли луг. Донья Пепита приказала музыкантам идти вслед за нею на берег озера, туда, где прежде текла тихая река Уараутамбо. Озеро разлилось по всей долине. И тут донья Пепита услышала такое, что не поверила ушам своим.
– Передохнем все скоро из-за этих праздников, – говорил чей-то голос. – Только для того и работаем, чтоб они веселились. За все платить приходится. Скоро посрать бесплатно и то нельзя будет.
Донья Пепита подошла, схватила говорившего за рубашку.
– Ты кто такой? – спросила она.
– Ваш пеон Бернардо Чакон, хозяйка.
– Племянник этого подлеца Эктора Чакона?
– Да, Хозяйка.
– Ах, так ты, значит, и есть тот самый Бернардо Чакон! Разгуливаешь по поместью и рассказываешь, будто сейчас тысяча девятьсот шестьдесят второй год? Так знай же: сейчас декабрь две тысячи триста двадцать четвертого.
– Постараюсь запомнить, хозяйка.
– Чтоб ты не забыл, я тебя назначаю устроителем новогоднего праздника. Через две недели.
– У меня нет денег, чтоб устраивать праздники, сеньора.
– Выбирай: либо ты устроитель, либо убирайся вон из поместья.
– Я всю жизнь прожил в Уараутамбо, сеньора. Куда я пойду?
– Согласен быть устроителем? Нет – так катись.
– Согласен, сеньора.
Через пятнадцать дней Бернардо Чакон устроил праздник, а после семнадцать лет подряд выплачивал долг. Донья Пепита и тут победила. Каждый божий день кто-нибудь приглашал на жареное мясо. Арутинго оказался прав. Самый лучший способ наказать мятежника – назначить его устроителем праздника. Господа веселятся, а непокорные разоряются. Через некоторое время до судьи Монтенегро дошел слух, будто бы пеон Сесилио Лукано говорит, что выборные Янакочи «следующим летом восстановят календарь». Ильдефонсо Куцый отправился вокруг озера к Сесилио Лукано и сообщил: Сесилио выпала нелегкая честь быть устроителем следующего праздника. Лукано должен устроить празднование дня волхвов – приятно, не так ли? «Напивайтесь на свои! У меня пятеро детей на шее. Не люблю я эти праздники. На своей свадьбе и то еле уговорили поплясать немного». Куцый принялся прочищать пальцем уши – неужто он в самом деле слышит такое?
В надвинутой на глаза шапочке сидел судья Монтенегро за столом. Разбил ложечкой яйцо, выпил, вытер губы белой салфеткой. И только тогда взглянул на Сесилио Лукано – худого, с изжелта-бледным лицом и зеленоватыми зубами.
– Ты католик?
– Да, доктор.
– А почему не. признаешь церковные праздники?
– Я признаю, доктор.
– Ты меня знаешь, Сесилио. Я человек благочестивый. И пекусь о спасении твоей души. Как отец о вас забочусь.
– Я не шучу, доктор.
– Значит, устроишь праздник?
– Бедный я.
– Мы тебе дадим в долг все, что понадобится. Чего ты хочешь? Быков, лошадей, коров, денег на водку и на музыкантов?
– Ничего я не хочу. Освободите меня, доктор.
Судья Монтенегро повернулся к Куцему.
– Сесилио Лукано до сих пор был хорошим парнем. Никто на него не жаловался. Видно, напели ему в уши. Пусть он подумает, чем рискует, и завтра даст ответ тебе. Я надеюсь, он поступит как добрый католик, ибо я не позволю никому в своем поместье непочтительно относиться к святым.
Господский дом, высокий, тяжеловесный, стоял на самом солнцепеке, как бы дымился в солнечном мареве. Рядом была тюрьма, в крошечное, с кулак, окошко едва проникал свет. Лукано вспомнил о бывшем учителе, Хулио Карвахале, – говорят, это единственный человек, посмевший спорить с судьей. Теперь он живет в Янакоче. Лукано решил пойти к Хулио Карвахалю. Едва стемнело, он отправился в путь. Опасливо озираясь, вошел в дом учителя. Рассказал о своей беде:
– Как мне быть, учитель? Я сказал, что нас заставляют двадцать пятого декабря пасху праздновать. За это меня назначили устроителем. Мне все равно, праздновать ли в июле, мае или декабре. Я не могу взять на себя такое дело. У меня пятеро детей. Если соглашусь, устрою праздник, всю жизнь придется долги платить.
Хулио Карвахаль поглядел сурово.
– Хорошо сделал, что отказался, Сесилио. Эта история с календарем – дьявольская выдумка. Человек не может по своему капризу остановить время. Святые, наверное, гневаются. И скоро наступит возмездие. Не соглашайся. Лучше тебе бежать отсюда. Почему ты не уезжаешь, Сесилио?
– Я никогда не выходил за пределы поместья. Куда мне деваться?
– Слушай, Лукано, и похорони мои слова навеки в своем сердце: община Янакочи решила возвратить свои земли, незаконно захваченные твоими хозяевами. Я знаю от брата Исаака, что выборный Роблес готовится поднять народ на борьбу.
– Агапито умер, дон Хулио.
– Он жив, мы вступим во владение землями Уараутамбо, и он войдет в поместье со знаменем в руках.
– Даже если он жив, что он может сделать? Гарабомбо тоже хотел освободить нас. Он был невидимый, тело его просвечивало насквозь. А все равно пуля его достала, убили его на мосту Чиркуак. Я помогал искать тело. Три дня мы боролись с бурным течением. Река Чаупиуаранга тогда еще текла. Что же сможет Агапито?
– Он сможет.
Лицо Лукано оживилось.
– Я не хочу умереть рабом.
– Много радостей дает человеку свобода, Сесилио. У вас в поместье этого не знают.
Лукано возвратился в Уараутамбо. Едва он вошел в дом, появился сторожевой пес судьи Ильдефонсо Куцый со своими бандитами. Помахивая веточкой, Куцый остановился в дверях.
– Ну! Какой же твой ответ, Сесилио?
Лукано глядел на лицо Куцего, на его винчестер, на озеро разлившееся там, где прежде была долина, на семь неподвижных водопадов, нависших над кручей.