Сказание об истинно народном контролере
Шрифт:
Павел Александрович действительно хотел поговорить, но говорить ему хотелось как-то по-умному, с пользой для себя или хотя бы для собеседника, и изза этого оборвал он рассказ Васи о жителях дома.
— Ты мне лучше вот что скажи! — обратился он к дворнику. — Ты книги читать любишь?
Дворник запнулся и глянул на Добрынина испуганно.
— А зачем? — спросил он.
— Да нет, я так… Я вот хотел тебе историю одну рассказать, которую в книге вычитал. Знаешь, был такой человек — Ленин?
— Ну да, знаю, как же!.. — все еще настороженно отвечал Вася.
— Так вот
И рассказал народный контролер первую историю из книжки, о невкусном национальном супе.
Дворник выслушал все до конца с открытым ртом. А когда Добрынин окончил рассказ, Вася разлил водку по стаканчикам и негромко, почти шепотом спросил:
— А это что, все правда?
— Да-а! — подтвердил Добрынин, удивившись возникшему в дворнике сомнению.
— Я бы так не смог! — покачал головой дворник. — Меня бы враз вспучило, и я это… в общем не стал бы…
— А я думал, что смог бы так, — заговорил Павел Александрович. — Но еще не знаю… Это же русский суп, — Добрынин показал взглядом на принесенною миску, — этот я бы не съел, если б даже он был национальным, а вообще думаю, может, и съел бы. Я ведь на Севере холодец из оленьих органов ел…
— Да ну! — воскликнул дворник. — Это там едят такое?!
— Едят, — Добрынин кивнул. — Но то ж национальная еда, ее все равно надо есть: нравится тебе или не нравится…
И не договорив, замолк Добрынин, запутавшись немного в своих мыслях и понимая, что будь здесь на его месте Ленин — съел бы он и этот суп и еще б и добавки попросил, лишь бы хозяйку или просто человека, сварившего такое дерьмо, не обидеть. И от этого понимания загрустил народный контролер, и одновременно на себя, на свою слабость разозлился.
— Давайте выпьем, а? — попросил дворник, которому надоело держать в руке хорошо налитый до краев стаканчик.
— Давай! — согласился Добрынин и левой рукой решительно пододвинул к себе ранее отвергнутый суп. — За Родину! — провозгласил Павел Александрович, и в голосе его прозвучала злость на самого себя.
А как только выпил он стаканчик, так собрался с духом, и за несколько минут супа в миске не стало.
Дворник смотрел на него с изумлением. Он хотел было что-то сказать, но какое-то слово стало поперек горла, и, только клокотнув негромко, Вася замолчал. А когда Добрынин придвинул к себе остывшее второе, тоже ранее отвергнутое, дворник поднялся из-за стола и, невнятно извинившись, ушел.
Может, он и правильно сделал — видимо, почувствовал, как нарастала внутри Добрынина злость, — но не знал он, что злился народный контролер только на самого себя, а значит для окружающего мира никакой опасности эта злость не таила.
После того, как дворник вышмыгнул из квартиры, Добрынин допил водку, потом кисель, также входивший в обед, и пошел в кабинет, где оставленная настольная лампа мягко светила сквозь зеленый абажур.
Усевшись за стол, снова открыл народный контролер любимую книгу и снова попробовал начать чтение следующего рассказа, но и на этот раз ничего у него не вышло. Слова читались легко, но ничего в голове Добрынина не оставляли, и поэтому пришлось народному контролеру закрыть
Широкая кровать в этот раз показалась слишком большой и неуютной, и, несмотря на усталость, ворочался Добрынин еще часа два, прежде чем уснул всерьез и надолго.
Разбудил его утром настойчивый звонок в двери. С трудом поднявшись с кровати, Добрынин пошел в коридор и, щелкнув замком, обнаружил на лестничной площадке Виктора Степановича, тоже сонного, но твердо стоявшего на ногах.
— Извините, что я так рано, — заговорил Виктор Степанович. — Приказали, Павел Александрович. Товарищ Калинин вас ждет.
Добрынин кивнул и пошел одеваться.
Минуты через три он вышел одетый и с кoтомкой в руках.
— Да оставьте вы ее, — посмотрев на котомку, сказал Виктор Степанович. — Вы же после Кремля сюда приедете!
— Там для товарища Калинина, — не вдаваясь в подробности, ответил на это народный контролер.
Погода по-прежнему была сумрачной. Моросящий дождик лепился к стеклам автомобиля. Неугомонные «дворники» еще давали возможность шоферу и пассажирам смотреть вперед, а в окошках дверей вообще ничего, кроме размытого сумрака, видно не было. Все еще горели уличные фонари, стараясь ускорить запаздывавший рассвет.
Шофер то и дело зевал. За каждым его зевком следовал зевок Виктора Степановича, сидевшего рядом на переднем сидении. Павел Александрович, сидевший за спиной шофера, чувствовал себя уже довольно бодро, несмотря на погоду и на столь неожиданно раннее пробуждение.
Перед въездом в Спасские ворота Кремля машина на мгновение остановилась. Открылась дверка со стороны Виктора Степановича, и в автомобиль заглянуло вежливо-сдержанное лицо постового милиционера. Проверив всех своим взглядом, он кивнул шоферу и, ни слова не сказав, захлопнул дверцу.
Въехали в Кремль и после нескольких поворотов остановились.
Там, на территории Кремля, дождь шел посильнее. Капли барабанили по машине с такой силой, что казалось, это град сыплется с неба.
Выскочив из автомобиля, Добрынин и Виктор Степанович быстренько добежали до торцевой служебной двери уже знакомого здания, но сухими выйти из-под дождя им не удалось, и милиционер, стоявший там на посту, встретил их искренним сочувственным взглядом.
Кряхтя из-за неприятных ощущений попавшей за шиворот воды, Виктор Степанович показал милиционеру свое удостоверение. Добрынин достал мандат, народного контролера и тоже протянул его стоявшему на страже человеку. Прочитав мандат, милиционер пристально посмотрел на котомку в руках Добрынина.
— Там что? — спросил он.
— Документы для товарища Калинина, — ответил народный контролер.
— Проходите, — кивнул милиционер.
Виктор Степанович и Добрынин поднялись по неширокой мраморной лестнице, покрытой истоптанной тысячами, а может быть, даже миллионами сапог бывшей красной ковровой дорожкой.
Добрынин внутренне улыбнулся тому, что в этот раз милиционер не стал обыскивать его котомку, в которой, кроме портфеля с документами, лежал и топор, и портрет Кривицкого. Внутренняя радость Добрынина была простой и по-крестьянски невинной.