Сказания о недосказанном

Голобоков Николай

Крымское лето в этом году, один дождь за всё тёплое, жаркое, горячее лето. Птицы ушли – улетели – перебрались в Большой каньон. Поближе к Серебряным струям, такой водопад, есть в нашей долине. И, даже в такой сказочной ванне молодости, журчали, теперь, тоненькие прозрачные, но звонкие струйки целительной горной водицы.

Трава и пышные соцветия татарника, большие, как тополя, цветы коровяка, превратились в ржавые столбики колючей проволоки.

И, вот, наконец, прогремел, прошумел дождь, и этот стебель, столб коровяка, дал, подарил соцветия –

букетик своих жёлтых солнышек, даже этот, засохший, казалось навсегда, сухой и ржавый… в этом сезоне летом в жару – ожил.

Какая – то одна трубочка, живой капилярчик – вена. Живая, она то и провела целебную капельку, дремавшей живой почке.

… Ржавый. Сухой. Колючий, – он спал глубоким летаргическим сном. Сном Сомати.

Мамонты, тоже спят. Сном, нам не ведомым.

Хотя.

Через каждую тысячу лет, иногда и чаще, напоминают землянам, берегите своё жилище, нельзя так гадить, в доме, где живёшь, вздыхают, продувают свои могучие лёгкие, тогда на Земле, прокашливаются вулканы магмой и, гейзерами промывают свои живительные пути дороги, – тёплой водичкой гейзеров.

А, здесь. Вот он, цветок и, это уже не сказочный, не сон – Сомати, и не летаргический. Земной.

Простой цветок – зацвёл, даёт терпкий медовый аромат. Потом семена и, они лягут в землю – матушку и целая роща поднимется, на радость подросших малышей и запоют, заговорят, они, эти смышлёные головки. Ну, надо – же такие большие, высокие, как тополя в Крыму, – кактусы в Африке, показывали в путешествиях по телеку.

И, снова забытье, и снова сон. Ясный. Лесная картинка, на экране её памяти, и, запах земли. Но не тот смрад от земли, которую швыряли лопатами на ещё тёплые, не остывшие тела, на не закрывшиеся, ещё смотрящие в небо безумные глаза.

Теперь было другое. Она стояла на коленях, в лесу, Крымском лесу.

Стояла на коленях, и не чувствовала боли. Не видела и не чувствовала, что стоит на коленях и острая щебёнка, камня – трескуна, режут её коленные чашечки, что болят суставчики на её ногах, и, она, она стояла, гладила ладонями ствол дикой яблоньки.

Вокруг дерева сухие колючки, белая раскалённая щебёнка, и острые блинчики камней. А в тени яблони, зелёная травка, созревшие спелые яблочки.

Она нагнулась, как в молитве. Аромат терпкий. Терпкий и сладкий, как детство, как то, такое далёкое детство, за той чёрной полосой её жизни.

Этим наполнилась её душа, та, её часть, которая ещё не отравлена пережитыми муками и горем.

А, слёзы, ах, эти слёзы. Что они могут? Много – очистить душу. Ну, слезинки, помогите, дайте свет, глазам моим и чувствам. Верните Свет памяти. Ясность ума и, воспоминаний. Что происходит? Когда наступит спокойствие души и тела. Наступит ли теперь после всего.

Яблоня, ты знаешь, как жить? Ты смотришь и видишь свои плоды, ты смогла этим засушливым летом, на раскалённых камнях выжить, вырастить и уберечь в тени, под своей кроной, травку, цветы, даже ягоды землянички, красненькие. Они радуют всех. Ты родила, ты подарила, людям, зверюшкам

лесным это чудо.

Видишь, как ёжики собирают и несут, своим детишкам эту, твою радость. Как птицы рады этим райским плодам, а я кто? И, зачем я? Мне это не дано.

Дед продолжал, свои реанимационные рассказы. В её глазах появилась, прокралась улыбка. Она по капельке, по маленькому кусочку – словечку, по одному, рассказывала фрагменты своего страшного пережитого. Открывала люк подлодки, задраенный на смерть, при аварийном погружении, и, подлодка со скрипом, и визгом железа люка, деформированного взрывами, открывала это, ему. Деду.

Никто из сотрудников этого семейства, не знал. Не знали того, что она была и оставалась девушкой мечтавшей о муже, семьи и ребёнке. Своём ребёнке.

Строгие судьи, наверное, осудят деда, за этот сценарий, такое лечение и истории, которые он выдал для неё, такой замороженной злом.

Но она, Галина, тем глубоким своим не убитым и, не похороненным чувством, получила от снежного человека, и, от душевных, и благодарных человеку галок. И, теперь ей уже не нужен был ни один психолог. Очень трудно они выводят и, не всегда, человека, из такой бездны. У деда это получилось.

Да. Светит солнышко, греет головки, примороженных тяжёлой судьбой, ребятишек. Зайчики, на зелёной траве, и эти зайчики, – тепло, тепло. Когда же у них, этих маленьких зайчат, растает лёд страха, прощаний с мамой. Неужели им, с этим, теперь жить? Не видеть света? Не услышать пташек? Лежать на травке, вдыхать и, не чувствовать аромата цветов и лесной землянички, и не извлечь из небытия глубин, своей памяти радость.

И, опять, как всплытие подлодки, как мираж – в пустыне, высветились её переживания одиночества. Как же это давно было и, было ли? А потом. Потом было. Ох. Было.

Лучше бы его и не было, того, что было.

Сон.

… Это была такая реальность, такое явное, скорее наваждение, или шутки параллельных миров, о которых она раньше читала.

А может и прошлое воплощение всплыло. Прошлые грехи, что бы она их вспомнила, почему так складывается такое, её одиночество.

Явное. Цветное. Реальность.

Она, где то в Сибири, в староверческой многодетной семье. Зашла в дымную баньку, которая была рядом с речушкой, куда они потом с шумом прыгали после пара, в воду, а зимой в прорубь. Ей, даже показалось, что пахнет дымом, даже ощущала, и, странно, почему она одна.

В баню, они ходили всегда всем семейством, молодёжь, старики, и малые дети. Мыли сначала малышей, а потом ещё поддавали пару на камни, лили воду, такое детям малым было не велено.

И, вот этот сон. Она одна входит в баньку. А там мужчина, но не их семьи. Ну и, что же?

Разделась и стала баниться мыться, по всем правилам и обычаям.

Мужчина был среднего роста, возраста, но, как и все жившие в их поселении была борода, окладистая, она скрывала его улыбку, или он сумел спрятать её так далеко, что и не поняла, смотрит на неё, и, думает ли о ней.