Сказания о недосказанном

Голобоков Николай

Ушло. Вытравили. Сожгли и чувства и душу. А теперь, на Украине, все, куда то бегут, пытаются что то увидеть, разобраться, найти и успокоиться.

*

… Галина снова открыла глаза. Увидела и осознала, что дед рядом, и, солнышко и, запах сосен, аромат смолы…

Он увидел другое. Дети бегают по больничному саду – лесу, и нет того чириканья детских голосов, которые перекликались с птичьими.

Дед уже корил себя. Устроил тут парафраз – какофонию, на тему тысяча и одна ночь.

А прошло уже больше половина дня, но, Галина уже стала чуть – чуть, ну, совсем немного, не слепоглухонемая, – отошла, потеплела. Она

смотрела на чужих, а, теперь уже, таких родных ребятишек. Они, эти зайчики, солнечные, и земные, ходили и бегали по зелёной травке, как спутанные отреноженные телята, что бы не убегали далеко в лес, там, где могут быть волки.

Заключённые

*

… А у деда, из тайников памяти, всплыла картина.

… Студенческие годы, им читают лекции, – мировая культура. Художник Винцент Ван Гог, на полотне, серыми красками, показал нам…

Тюремный двор, каменные стены, высота, небо не видно. Каменный мешок, – колодец, Картина, – «Прогулка заключённых». Кольцом ходят, узники смотрят только под ноги, голову не поднять, а там синее небо, единственное, что они ещё могли бы увидеть. Вспомнить, что есть и такая жизнь. Им теперь остались только камни.

… Камни – стены, камни под ногами, камни на сердце и, лучик света, – светлячёк воспоминаний, о воздухе, синем небе и свободе – тот же камень. И, не только, в камере а, здесь только шагать, не упасть. И ещё, – каменные лица, каменные взгляды охранников.

А что потом?

Тюремный век?

Пожизнное заключение…

Они ждут.

Надежда умирает последней.

*

Ребятки, ну что же вы? Сбросьте саван страха.

… Самый страшный грех – страх.

Снимите эту черноту.

Мама ваша, теперь поможет. Этот страх у них, там, за решёткой и каменными стенами, преступников, обречённых. А вы? Милые кузнечики, весёлые человечики. Выходите к Свету.

У вас, жизнь только начинается. Ну, выше, выше свои носики – курносики, щёчки с конопушечками, – ласточками, ну, выше головки. К Солнышку. У вас будет целый Мир, весна и пора любви и не только к маме.

… И, дед, тогда как волшебник, достал из воздуха, маленький альбомчик, и, там фотографии. Альбом он достал из – за пазухи, как в детстве, когда ходил в школу. И был тогда в детском доме. А сейчас, когда собирался к ним, к ребятишкам, подумал, может и придётся, провести несколько занятий по лепке. Пластилин, керамическая глина у него есть. Ан, нет, не до занятий. Им хотя бы посмотреть нужно, может интересно и, вот один по одному, тихонечко, казалось, раздумывали, а что там, они стали подходить и рассматривать работы деда.

А там были и, сказочные герои, басни всех национальностей и стран. Потом пошла скульптура с фонтанами, коньки морские, киты, мамонты.

Ребята оживали и радость, чуть – чуть появлялась на их уставших, от выстрелов, и постаревших в одночасье, личиках.

Потом стал рассказывать, как он участвовал на больших выставках в Японии, Англии, да мало ли где ещё.

И, они смогли, они заговорили, немного.

А, у нас, быыло…

– А у нас альбом лежал уже на ладонях деда, закрытый, и, она, теперь их мама, внимательно посмотрела, наконец, на деда другими глазами. И, всё – таки, за всю беседу прозвучали её слова.

– Вам можно творить такое, вы не пережили того, что пришлось и досталось нам. Не видели того, что видели они. Звать маму, когда её уже забросали землёй, а их, детей прятали соседи,

когда всех тащили туда, в никуда. В родную землю, в свой сад, рядом с домом, где жили, любили и рожали.

…И, тогда дед, коротко, очень коротко, так невзначай, почти между прочим, а получилось по делу. Рассказал. Они слушали и, услышали.

Детдомовское детство это тоже не сказка, с принцессами и цветочками, для таких малых, совсем маленьких.

*

… Сорок шестой, сорок седьмой годы. Следы войны ушедшей, – разбитые бомбами, сгоревшие, без крыш, рам, дома и гарь сажа на этих уже, почти памятниках…

… В школу учиться ходили. Голодовка по всей стране и Украине. Нас кормили три раза в день. Это всё – таки. Хлеба – пятьсот граммов. Утром – завтрак, сто пятьдесят, граммов хлеба и вечером, а в обед двести, это было положено, а доставалось нам не всё. Эх, да что там… Домашняки – не детдомовские, и этого не видели. Пухли. Болели. Умирали. А мы вот выжили. Но нам нужно было, и отрабатывать эту кормёжку. Гоняли, как тогда мы воспринимали, на прополку поля, где росла сахарная свекла. Осот, голыми пальчиками вырывали с корешками. А осенью, ходили на эти поля, когда свеклу уже убрали.

… Там поработали, убирали колхозники, а потом запускали коровок, стадо, и мы ходили, искали хвостики, жопки, называли эти почти шоколадки, послевоенные, детдомовские, хвостики сахарной свеклы, свеклы, которые редко, но попадались, в земле, поглубже. Поле было, как лысая голова, после бритвы и, если находили хоть хвостики, это был праздник, сладкий. Как почти до войны мороженое, которым мама и папа их угощали. А тогда, нам было как мёд, но этот мёд потом драл горло, как будто кошка царапала. То ли земля с песочком, а может и сила могучая таилась в этой сладости мёда, с перцем.

Но вечером, от этой трудовой повинности, осота колючего, ох и зудело – чесалось всё, и в душе тоже. Зачем это воспитание – привить любовь к труду. И, видимо этот сок давал нам силу, почти богатырскую.

Вечерами пели песни, правда, когда уходили все воспитатели и дежурные по корпусу, где мы спали.

Песни эти, конечно не были пропитаны оптимизмом и радостью, но слова помнятся.

… Новый год, порядки новые, колючей проволокой огорожен наш дет дом. Это был наш гимн.

Проволоки, конечно, не было никакой. И пацаны, постарше, бегали по полям за кукурузой, то качанчик принесут, то колосков добудут. Но было и такое, еле приходили, кнутами и лозинками наказанные. Строго было. Объездчики на лошадях с кнутом, не убежать и не спрятаться, за маминой юбкой. А колхозное добро берегли и за колоски, которые в поле оставались, после комбайна, люди их собирали, была прямая тропа, не радостная, на север – решётки, надзиратели и работа, как и водится, – изнурительная, зимой мороз, летом гнус и комары. Они были, тогда, по закону, – злые расхитители народного достояния.

Но наши ребятки иногда приносили эти дорогие вкусные колоски, и, тогда праздник, жевали как самое вкусное, что вообще могли вспомнить.

… Из прошлого.

… Довоенного.

А было и не возвращались. Подрывались на минах, которых тогда много осталось, после войны и на пашне колхозной и в кустах. Тогда ребят мы больше своих не видели. Погибали, не редко, было – трактористы, которые чистили многострадальную нашу землю – кормилицу.

Были и, совсем грустные дни. Мы их, непонятно почему, называли, весёлыми.