Сказания о земле Русской. От начала времен до Куликова поля
Шрифт:
«Они, – рассказывали готы про гуннов, – когда родятся у них дети мужского пола, то изрезывают им щеки, чтобы уничтожить всякий зародыш волоса. Однако у всех у них коренастый стан, члены сильные, шея толстая, голова огромная. Скорее это двуногие животные, а не люди, или каменные столбы, грубо вытесанные в образе человека; на своих лошадях, нескладных, но крепких, они точно прикованы и справляют на них всякого рода дела. Начиная битву, они разделяются на отряды и, поднимая ужасный крик, бросаются на врага. Рассыпавшись или соединившись, они и нападают и отступают с быстротой молнии. Но вот что особенно делает их наистрашнейшими воинами на свете – это, во-первых, их меткие удары стрелами хотя бы и на далеком расстоянии, а во-вторых,
Они не больше зверей понимают, что честно и что бесчестно. Самый разговор они ведут двусмысленно и загадочно. Язык их едва напоминает человеческий язык».
Так описывали готы своих лютых врагов – гуннов.
Если из этого описания мы откинем все, что прибавлено готской озлобленностью, то увидим в гуннах прямых потомков наших удалых предков, изгнавших гордого персидского царя Дария из наших черноморских степей. А что у предков наших бывало порой в обычае брить бороду и даже голову, оставляя на ней только одну чупрыну, так этим были известны и славные запорожские казаки; да и теперь еще среди донского казачества многие бреют себе бороду.
Греческие писатели, жившие в том же веке, описывают гуннов совершенно иначе, чем готские летописцы. Из описаний этих греческих писателей легко увидеть, что гунны были прямые потомки скифов, а Аттила – мудрейшим государем и искуснейшим воинским вождем. Он строго наблюдал за правосудием и не терпел притеснений народа чиновниками, а потому неудивительно, что греки и римляне, в особенности промышленники и искусные мастера, тысячами переходили к Аттиле.
Послушаем одного из таких греческих писателей-очевидцев, который сам ездил к страшным гуннам, сам видел Аттилу и наблюдал, как живет этот могучий человек. Очевидец этот – грек Приск, секретарь посольства, которое послал к Аттиле византийский император в 448 году.
Причина, почему было послано посольство, следующая: когда гунны заключили мир с греками, предварительно нанеся им тяжелое поражение, то Аттила строго потребовал, чтобы ему возвратили всех его перебежчиков; кроме того, он потребовал уплаты огромной дани и чтобы торжища на греческой земле между греками и приезжающими в нее гуннами происходили на равных правах и без всякого опасения для гуннов.
Греки на все эти условия согласились, но медлили затем в выдаче некоторых знатных гуннских перебежчиков и наложенной дани, которая была так тяжела, что даже богатые греки выставляли на продажу уборы жен и свои пожитки.
Настаивая на выдаче своих перебежчиков и правильной уплате дани, Аттила постоянно посылал в Византию послов, причем кому из своих любимцев хотел сделать добро, того и отправлял послом, так как послов по обычаю богато дарили.
В 448 году в Византию прибыл опять посол Аттилы. То был Эдикон, скиф, отличавшийся великими военными подвигами.
Аттила послал к императору грамоту, в которой жаловался, что ему не выдают перебежчиков, и грозил войной. На этот раз греки ухитрились войти в тайные сношения с послом Эдиконом и предложили, что осыпят его золотом, если он изведет Аттилу. Эдикон согласился, и для этого дела с ним же было отправлено от императора посольство, в котором находился и Приск; все нити заговора были в руках грека Вигилы, одного из членов посольства; сам же греческий посол и его секретарь Приск ничего не знали о заговоре.
Прибыв к берегам Дуная, греческое посольство встретилось с гуннами, среди которых был и Аттила, развлекавшийся здесь охотой. На другой день по прибытии посольство пожелало представиться Аттиле, но Аттила уже знал о заговоре на его жизнь (вероятно, верный Эдикон предупредил его) и приказал грекам тотчас же убираться домой, если они не скажут главной цели своего посольства. Ввиду этого посол, все не зная о заговоре, собрался уже уезжать, как
«Мы вошли, – описывает этот прием Приск, – в шатер Аттилы, охраняемый многочисленной стражей. Аттила сидел на деревянной скамье. Мы стали несколько поодаль, а посол, подойдя, приветствовал его. Он вручил ему царскую грамоту и сказал, что император желает здоровья ему и всем его домашним. Аттила отвечал: «Пусть и грекам будет то, чего они мне желают». Затем Аттила обратил вдруг свою речь к Вигиле, не показывая, однако, вида, что ему что-либо известно о заговоре; он назвал его бесстыдным животным за то, что тот решился приехать к нему, пока не выданы еще все гуннские перебежчики. Вигила отвечал, что у них нет ни одного беглого из скифского народа, все выданы. Аттила утверждал, что он византийцам не верит, что за наглость слов Вигилы он посадил бы его на кол и отдал бы на съедение птицам и не делает этого только потому, что уважает права посольства».
После такого приема Вигила с гунном Ислою был отправлен к императору в Византию, будто бы собирать беглых, а на самом деле за тем золотом, которое было обещано Эдикону.
Послы же и Приск отправились следом за Аттилой дальше к северу, причем по дороге он заехал в одно селение, в котором женился на молодой девушке. Аттила имел много жен, но хотел жениться и на этой девушке, согласно с обычаем скифским.
«Наконец, переехав через некоторые реки, – продолжает Приск, – мы прибыли в одно огромное селение, в котором был дворец Аттилы. Этот дворец, уверяли нас, был великолепнее всех дворцов, какие имел Аттила в других местах: он был построен из бревен и досок, искусно вытесанных, и обнесен деревянною оградою, более служащей к украшению, нежели к защите. Недалеко от ограды была большая баня, построенная Онигисием, имевшим после Аттилы величайшую силу между скифами. При въезде в селение Аттила был встречен девами, которые шли рядами под тонкими большими покрывалами. Эти девы, приветствуя Аттилу, пели скифские песни.
Когда Аттила был подле дома Онигисия, мимо которого пролегала дорога, ведущая к царскому дому, супруга Онигисия вышла из дома со многими служителями, из которых одни несли кушанье, а другие вино. Это у скифов было отличнейшее уважение. Они приветствовали Аттилу и просили его вкусить того, что ему подносят в изъявлении своего почтения. В угодность жене своего любимца Аттила, сидя на коне, ел кушанья из серебряного блюда, высоко поднятого служителями».
Выпив вина, поднесенного ему слугами, он поехал в царский дом, который был выше других и построен на возвышении.
На рассвете следующего дня Приск отправился к Онигисию с дарами и чтобы узнать, как будут вестись переговоры с послами.
Ожидая у ворот Онигисиева дома, пока тот примет его, Приск увидел человека, судя по одежде, скифа, который подошел к нему, приветствуя его на греческом языке.
Приск очень удивился этому, зная, что скифы не говорят по-гречески, а этот человек был по виду знатным скифом, богато одетый и с головой, остриженной в кружок, и спросил его, кто он таков. Оказалось, что это был грек из одного византийского города на Дунае; он был богат, но при взятии города гуннами попался в плен и за богатство достался при разделе пленных Онигисию, потому что богатые люди доставались после Аттилы на долю его вельможам. «После я отличился в сражениях против римлян, – говорил грек, – и отдавал своему господину, по скифскому закону, все добытое мной на войне; получив свободу, я женился на скифской женщине, прижил детей и теперь благоденствую. Онигисий сажает меня за свой стол, и я предпочитаю настоящую свою жизнь прежней, ибо иноземцы, находящиеся у скифов, после войны ведут жизнь спокойную и беззаботную; каждый пользуется тем, что у него есть, и никем не тревожится». После этого грек стал выхвалять скифское житье перед греческим.