Сказано — сделано
Шрифт:
— Я, — говорю. — А что?
— Колоссально! Просто потрясающе! Ведь это я сейчас сказал, чтоб ты позвонил!
— Ничего ты мне не говорил. Я сам взял и позвонил. У меня задачка не выходит. И потом как ты мог мне сказать, если я дома и ты дома.
— В том-то и петрушка! Я тебе мысли свои передал, понимаешь? На расстояние. Сижу сейчас и изо всех сил думаю: «Серёга, позвони. Серёга, позвони…» Пять раз только подумал — и вдруг звонок. Скажи: ты чего-нибудь чувствовал?
—
— А что ты чувствовал? — не унимается Генка.
— Разное, — говорю, — чувствовал. Не помню уже. А задачку ты решил?
— Да погоди ты со своей задачкой. Тут такая телепатия! В общем, сейчас приду.
Через пять минут Генка был у меня.
— Так, — сказал он. — Сейчас буду передавать. Смотри и улавливай.
Генка смешно вытаращил глаза и уставился на меня. Вид у него был такой потешный, что я не удержался и щёлкнул его по носу.
— Ну, Серёга, кончай, — обиделся Генка. — Мы же делом занимаемся.
— А мне показалось, что ты мне такую мысль передал, чтоб я тебя щёлкнул, — сказал я.
— Ничего я такого не передавал. Я хотел, чтобы ты телевизор включил.
— Так рано ещё. Чего его включать.
— Ну при чём тут «рано»! — взвился Генка. — Это же так, для опыта, понимаешь? Давай ещё раз.
Генка снова на меня уставился, и мне опять ужасно захотелось его щёлкнуть.
— Нет, — сказал я, — ничего не выйдет. Ты меня смешишь, когда смотришь. Давай лучше я попробую передавать. А ты на кухню иди, чтоб я тебя не смешил.
— Годится, — сказал Генка. — Только ты смотри, изо всех сил передавай, А я уж уловлю.
«Что бы ему такое передать?» — подумал я, когда Генка ушел. Тут я вспомнил, что на кухне на столе лежит кусок торта, накрытый бумажной салфеткой. Я подумал, что неплохо Генку угостить, и начал передавать: «НУ-КА, ГЕНКА, ПОДОЙДИ К СТОЛУ. ТАК. ВИДИШЬ ТОРТ? БЕРИ ЕГО, НЕ СТЕСНЯЙСЯ. БЕРИ И ЕШЬ. ТОРТ, ГЕНКА, ВКУСНЫЙ. СВЕРХУ КРЕМ, ОРЕХИ И САХАРНАЯ ПУДРА, А В СЕРЕДИНЕ ВИШНЁВОЕ ВАРЕНЬЕ…»
И так я это здорово всё ему передал, что мне самому страшно захотелось съесть кусочек. У меня даже слюнки потекли. «Неужели все смолотит? — подумал я. — Кусок большой, мог бы и оставить».
— Генка, ну как ты, — крикнул я, — улавливаешь?
— Улавливаю, — отвечает он из кухни. А я чувствую: жуёт.
Приходит Генка в комнату, крошки со рта вытирает и говорит:
— Ну, чего ты передавал?
— Передавал, — говорю, — чтобы ты пол на кухне подмёл.
— Я — пол?! Чего это я буду у вас полы подметать?
— Для опыта, — говорю. — Для чего ж ещё.
— М-да, — говорит Генка, — осечка,
— Тогда другое дело, — засмеялся я. — Я ведь про торт и передавал. А про пол я нарочно сказал. Думал, ты не оставишь.
— Ура! Получилось! — закричал Генка и забегал вокруг стола. На пол полетели мои книжки и тетрадки.
— Постой, — сказал я, поднимая учебник математики. — Ты так и не ответил: задачка у тебя получилась?
— Задачка? — Генка перестал бегать. — Подозрительная что-то эта задачка. Знаешь, Серёга, мне показалось, в ответе опечатка.
— Не может быть! — удивился я. — Я тоже про опечатку думал!
— Ну, я же говорю: телепатия!
Петрарка
— Серёга, ты когда-нибудь любил? — спросил Генка и покосился на меня.
— А как же, — ответил я. — Много раз.
Генка любит загнуть что-нибудь такое. Я к этому привык. То он вдруг спросит, почему обезьяны больше в людей не превращаются, то — отчего лысина блестит.
— А вот скажи, — продолжал он, — ты что-нибудь о Петрарке слышал?
— Вроде слышал. Композитор, кажется.
— Сам ты композитор. Петрарка — это итальянский поэт. Гуманист. Понимаешь, влюбился он в одну девушку. Лаурой её звали. И видел-то он её всего несколько раз, и то мельком. Но так влюбился, что стал с тех пор гениальные стихи писать. Сонетами называются. Так его любовь вдохновила. Не влюбись он — может, за всю жизнь и строчки бы не написал.
— Уж не влюбился ли ты сам? — с подозрением спросил я.
— Нет, — вздохнул Генка. — А стоит попробовать. Представляешь: я влюбляюсь, как Петрарка, у меня появляется вдохновение, и я становлюсь знаменитым поэтом или художником. А может, и учёным. И открываю в её честь новый вирус!
— А если нет?
— Что нет?
— Ну, если влюбишься и не станешь ни поэтом, ни учёным?
— Этого не может быть. Надо только хорошенько влюбиться.
— За чем же дело стало. Давай попробуй, — стал я его заводить. — У тебя кто-нибудь на примете есть?
— Да как тебе сказать… Знаешь учительницу музыки из среднего подъезда? У нее ещё Васька Лапшин занимался.
— Что?! — Я вытаращил глаза. — Так она же старая. Ей лет двадцать пять!
— Двадцать пять — это ещё не старая. А потом мне же только для вдохновения. Вон, кстати, она сама идёт.
И действительно, по двору с нотной папкой в руках шла учительница.