Скажи это Богу
Шрифт:
– Василий Моисеевич...
– начала Алина с неожиданной хитрецой в голосе, - а вы любили когда-нибудь?
– Цитатоград, или град цитат, разошелся не на шутку, - голосом диктора, вещающего про бедствие, подхватил профессор, - побиты всходы, урожай под угрозой полного... неурожая!
– То есть вы считаете, что нечего тревожить усопшего и пусть земля ему будет...
– ...могилой. Просто могилой. С пухом. Бархатом. Знаете, что могила матери Л.И. Брежнева была выстлана алым панбархатом?
– Не
– полюбопытствовала Алина.
– Очевидец рассказывал.
– А где он теперь?
– Примерно там же, где и вышеупомянутая мать, - вздохнул доктор.
– Аналогия понятна?
– неожиданно перехватила инициативу Алина.
– О! Вы только посмотрите на нее!
– восхитился профессор.
– Барахтается. Ну-ну. Вот вам счет...
Алина с радостью выскочила из кресла, расписалась и только было протянула руку забрать свежеобсужденную рукопись, как вдруг он - цап ее запястье!
– Я оставляю этот человеческий документ у себя. Чтоб вам неповадно было продолжать эту тему, - отчеканил врач.
Алина, грудь колесом, - напомнила, что пишет на компьютере. И нет смысла...
– Есть-есть. Придете домой - начинайте разрушать свой Карфаген. Сначала сотрите из компьютера. Вообще выбросьте этот файл. Откройте другой - и все сначала. А во-он в том сейфе я буду хранить ваши глупости, чтоб потом, когда поумнеете, продать вам.
– Так. И это продать? Два раза одно и то же, получается?
– Алина уже почти перестала удивляться рваческим выходкам профессора.
– Два раза. А может, и до трех дойдет, если будете упорствовать. Вы подписали со мной нерасторжимый контракт. И если вы будете упорствовать в своем соплиментализме, я вас просто разорю, - уверенно пообещал профессор.
– Выбросьте этого мужика из головы, из творчества, из компьютера, не ходите по его улицам и не здоровайтесь в кафе. Ясно?
– А про какого-нибудь другого, интересно, можно вспоминать - хотя бы по великим праздникам?
– попыталась Алина.
– Нет. О мужиках - нельзя. О душе, о душе подумайте... Идите. Жду вас через две недели в полдень.
– Он встал и кивнул на дверь.
О повелитель, как ты мне надоел!
...Видно, так, генерал: чужой промахнется,
а уж свой в своего всегда попадет.
Из стихотворения Булата Окуджавы
"Хам! Рвач! Сноб!" - В дороге Алина с яростью костерила профессора.
Дома она первым делом подбежала к компьютеру и перевела приговоренный файл на дискету. Потом на еще одну.
Настенные часы тысяча восемьсот восемьдесят пятого года рождения прошуршали три. У этого красивого антикварного изделия была пронзительная способность улавливать настроение хозяйки. Иногда часы громко били, иногда хрипели, порой шептали. Сегодня им хотелось спрятаться от людей вообще и от Алины в частности. Часы чувствовали недомогание памяти.
У
Они все хранят, и подчас им очень тяжело. Сегодня часы уловили протест, внутреннюю борьбу и смятение. Алина поняла, что часы все знали о ее разговоре с профессором еще до того, как она вошла в квартиру. И привычная к их проницательности, она помахала рукой стрелкам: "Привет, бродяги!"
Алина сняла зеленый костюм - единственное, что понравилось профессору сегодня, - и запрятала его в недра гардероба.
Побродила по притихшей, затаившейся квартире и вернулась к письменному столу. Пусто. В голове так пусто, в душе так страшно. Ничего не получается. Крокодил не ловится, не растет кокос...
И когда зазвонил телефон, Алина, уверенная, что это опять лезет со своим ясновидением профессор Неведров, устало и тускло ответила:
– Ну что еще?..
– Привет-привет, - весело промурлыкал голос Степана Фомича.
– Мур-мяу.
– Привет, - подправила голос Алина.
– Как дела?
– Отлично. А у тебя? Чем занимаешься?
– Сижу за компьютером и пишу роман века.
– Как обычно, - удовлетворенно заметил бывший повелитель.
– О чем на сей раз?
– Как обычно, - подтвердила Алина.
– Значит, про меня, - сказал Степан Фомич.
– Кстати, ты хорошо выглядишь, как я успел заметить в кафе.
– Как обычно, - согласилась Алина.
– Ты тоже.
– Ну что ж, я рад. Желаю творческих успехов.
– Спасибо. Счастливо.
– Пока, - чирикнул Степан Фомич.
Трубки повесили одновременно.
"По завершении великой стройки все ударники получили ордена, медали, протезы и другие награды..." - сказала Алина компьютеру и начала ворошить все файлы подряд - в туманной надежде, что она хоть что-нибудь где-нибудь забыла и что есть хотя бы одна строчка, ни сном ни звуком не соединенная со светлым образом негодяя Фомича.
Теперь она не боялась мысленно бранить его негодяем, мерзавцем, скотиной и так далее, поскольку поняла, что лично ему от этого ни холодно ни жарко. Хотя - кто его знает!
– ведь позвонил. Ведь встрепенулся же! А сколько лет прошло...
Значит, тоже помнит - и не только тунисских кошек, а и московские зимы, особенно те мглистые февральские ночи, когда впереди не стало света.
Радость выше счастья
...где-то в небе ночном
ждет вопроса ответ.
Из песни Александра Царовцева
...где-то на окраине души
Нарыв разлук взрезают
Божьи ножницы:
"Пиши, пиши..."
Из стихотворения Любови Воропаевой
С тех пор как сочинять книги ей стало очень трудно, Алина почему-то каждое утро просыпалась под какую-нибудь песню, прилетавшую самостоятельно, без спросу.