Скажи "Шалом"
Шрифт:
— Не злитесь, дядя, — извинялся Амир. — Мы же не знали, что вы придете.
Ренана начала хныкать, Франци лаять, Драгомир ругаться еще сильнее, я помчался туда и тоже стал орать, моя жена стояла рядом с недобро сжатыми губами и ждала, когда наступит тишина.
— Что вам надо? — спросил я, когда только увидел Драгомира.
— Мне надо?! Вам надо! Это вы хотели собаку одомашнить. Так нет! Теперь она будет все время гадить в доме!
— Ну и что? А я подотру. Я же не вы.
— Вот именно, — сказал Драгомир.
— А ну-ка, убирайтесь! — сказала самая лучшая из всех жен…
С тех пор в нашем доме воцарилась тишина. Франци жрет тапки и ковер, она по-прежнему толстая, и писает, где ей заблагорассудится.
Час собаки
Франци внезапно стала проявлять чрезмерный интерес к другим собакам, прыгала у окна, когда кто-либо из них проходил мимо, и преданно виляла хвостом, а когда этого было недостаточно, пару раз доходчиво погавкивала. И глядь: за окном раз за разом стали собираться все окрестные кобели, они слонялись туда-сюда, скулили, обнюхивали все, словно что-то искали. Цулу, огромный кобель немецкой овчарки, который жил на другом конце улицы, однажды даже вломился к нам через заднюю террасу прямо в дом и ушел только после применения силы. Мы снова направились к Драгомиру, собачьему дрессировщику с международной репутацией, который ранее так успешно проводил занятия с Франци. Он нам все разъяснил:
— Почему она беспокоится, говорите, почему? Собака потекла.
— Собака — что? — спросила самая лучшая, но непонятливая из всех жен, незнакомая с соответствующей терминологией. — Куда она потекла?
Драгомир использовал весь арсенал ужимок и детского языка:
— Шуры-муры. Девчушка хочет мальчишку. Копуляция, хоп-хоп.
После того, как мы расшифровали эту дикую смесь хорватского и идиотского, нам все стало понятно. Но и детям между тем тоже кое-что стало заметно.
— Папочка, — спросил мой сын Амир, — а почему Франци так рвется к каждому псу наружу?
— Сын, — ответил папочка, — она хочет с ними поиграть.
— Правда? А я думал, что она хочет с ними позаниматься любовью.
Я пересказываю выражение сына в иносказательной форме. На самом деле он использовал известное короткое слово, которое должно быть запрещено в приличных семьях.
Количество поклонников Франци у нашего дома выросло столь значительно, что мы могли пробивать себе дорогу к улице только с помощью метлы. Мы окатывали напоенные любовью стаи струей воды из окна Франци, мы пинали их ногами, мы протянули через сад ржавое проволочное заграждение (которое в минуту было прорвано пылкими любовниками), а однажды я даже запустил кирпичом в Цулу. Он немедленно швырнул мне его обратно. Все это время Франци принимала в окне эротические позы.
— Папочка, — сказал мой сын Амир, — а почему ты ее не выпустишь?
— Это ни к чему.
— Но ты же видишь, что она хочет наружу. Ей хотелось бы хоть разок…
Далее последовало то ужасное выражение. Но я не дал себя переубедить:
— Нет. Только когда она выйдет замуж. В моем доме приняты хорошие манеры, если ты ничего не имеешь против.
Мать-природа, однако, имела свои собственные законы. Псы снаружи выли хором и периодически начинали драться друг с другом за пока еще не полученную добычу. Франци стояла в окне и ждала. Она более не ела, не пила, не спала. А если и спала, то сон ее был полон эротических сновидений. Но и в бодрствующем состоянии она не оставляла никаких сомнений в том, зачем ей нужно наружу.
— Потаскуха! — прошипела самая лучшая из всех жен и удалилась.
Она была к ней явно несправедлива (и кто знает, не сыграл ли тут свою роль древний женский инстинкт). Франци была слишком уж хороша. Ни один нормальный кобель не устоял бы перед тем таинственным сексуальным сиянием, сверкавшим в ее глазах, и прелестью ее движений. А ее серебристая, волнистая шкура! Она же должна быть как следует уложена! И мы решили постричь Франци, чтобы поддержать ее сексапильность
— Что мы могли поделать? — вздыхал я. — Ведь она слишком неопытна в таких вещах…
Франци все не возвращалась. А то, что предстало перед нами на следующий день, оказалось уродливой, розовой мышью. Я никогда не мог себе представить, что Франци была столь маленькой. Франци продемонстрировала столь безобразное превращение, что невозможно было себе представить. Она не перебросилась с нами ни единым словом, она не вертелась, а только неподвижно встала у окна.
Но что же произошло?
Наш сад больше не мог вместить множества псов, прибегавших целыми толпами. Они снесли проволочную сетку, лежали тут и там и прыгали, брызгая слюной, на забор дома, чтобы быть поближе к Франци. И если раньше так было только с кобелями нашего квартала, то теперь сюда сбегались все псы города, страны и всего Ближнего Востока. Среди них были даже две собаки-эскимоса; они вынуждены были выбросить свои сани, на которых примчались прямо с Северного полюса. Никакого сомнения: в своем нынешнем состоянии Франци была столь сексуальна, как никогда ранее. Ведь теперь она была голая. Она лежала в окне, предоставляя себя, обнаженную, жадным взглядам своих поклонников.
Наш дом превратился в какой-то центр Эроса.
Когда какой-то особенно дикий жених, настоящая невоспитанная уличная скотина, одним ударом вышиб нам дверной засов, мы вызвали полицию, пока другие собаки не прервали нам и телефонное сообщение. Полиция была занята. А у нас не оказалось сигнальных ракет, чтобы подать сигнал бедствия. Еще плотнее замкнулось кольцо осады вокруг нашего дома. Рафи, мой старший сын, предложил поджечь цветы в саду и под прикрытием дыма отступить до ближайшей почты, откуда мы, возможно, получим связь с полицией. Но поскольку при этом пришлось бы оставить дом, мы вынуждены были отказаться от этого плана. Внезапно появился Цулу, обнаруживший проход через чердачное окно, он прорвался в кухню и ввязался там со мной в смертельное единоборство. В его глазах сверкало отчаянное решение сначала изнасиловать Франци, а потом рассчитаться со мной. Франци бегала вокруг нас, помахивая хвостом, и лаем подбадривала Цулу. Остальные члены нашей небольшой семьи искали укрытие за опрокидываемой мебелью. Псы снаружи придвигались все ближе и ближе.
— Прекрати уже! — прозвучал задыхающийся голос моей смертельно бледной жены. — Отдай им Франци.
— Никогда, — прохрипел я. — Я не позволю себя шантажировать.
А потом — даже сейчас, когда я пишу эти строки, моя рука дрожит от волнения — как раз, когда мы прощались с последними минутами жизни в ожидании неизбежного конца, вдруг лай за окнами прекратился, и собачьи стаи разом рассеялись. Я осторожно высунул голову наружу и приложил руку к уху, чтобы услышать громогласный бой барабанов атакующей кавалерии, которая, как известно, всегда появляется в последний момент, чтобы спасти скальпы несчастных поселенцев… Но я не смог обнаружить ни единого следа причин столь организованного отступления. Скорее всего, произошло совершенно обыкновенное чудо.
На следующий день Драгомир объяснил нам, что случилось:
— Вы знаете? Вы не знаете? Во всем городе в один момент потекли все суки. Вот ведь как бывает. И сразу всем хорошо.
С тех пор в нашем доме царит привычное однообразие. Франци, розовая мышь, снова превратилась в собаку с белой шкурой, которая интересует только людей. Собакам с округи она и глаза не кажет, вот и все дела. А Цулу, когда проходит мимо нашего дома, даже не поворачивается. А откуда в таком случае появились маленькие шнауцеры, которых родила Франци, мы понятия не имеем.