Сказка о Емеле и волшебной щуке
Шрифт:
Так не стало у горемыки ни отца, ни матери. Куда они подевались, никто не ведает. Год уж с той поры минул. Бояре царевичу говорят: венчайся на царство. А он: царь был и есть отец мой, покуда не узнаю, что он мёртв, на трон не взойду. Тогда, говорят, женись, дай державе наследника. Воибуда-то Жиронежку свою ему в жёны прочит, но царевичу она не мила. Да и не будет добра, коли боярин, в отсутствие царя истинного, слишком много власти заберёт. Вот окольничий царский Гостята — да ты его видела, тощий такой — и дал совет смотрины устроить, как исстари повелось.
Так что есть у тебя, Эмилюшка, добрый шанс царевишной
— Это он так, — отмахнулась Миля, — из популистских соображений. Чтобы перед народом красиво выглядеть.
И зевнула. День был долгим — спать пора.
— Ты бы сперва поужинала, — забеспокоился щук. — Весь день крошки во рту не было.
— А мне и не хочется, — призналась Миля. — Странно, да? Это потому, наверное, что устала очень. И переволновалась. Ты мне спокойной ночи пожелай и плыви по своим делам. Завтра свидимся.
Устроилась Миля поудобнее, но только веки смежила, полезли ей на ум страшилища болотные, злобные да поганые. Глазищи таращат, ручищами загребают, зубищами клацают...
— Это чтобы мне всю ночь такая гадость снилась? — пробормотала Миля. — Нет уж. Хочу сон поинтересней.
И про щучье веление прибавила. А после забылась вмиг.
Снится Миле дворец вида затейливого, весь цветной да расписной — такие не в жизни строят, а в мультфильмах рисуют. Вокруг дворца — парк дивной красоты. Зелень кругом пышная, цветы роскошные, и диковинных растений видимо-невидимо. Над цветами бабочки летают всех цветов радуги, в ветвях птицы заливаются, что твои оперные дивы, на лужайках павлины гуляют. Посреди парка — пруд с кувшинками, меж кувшинок лебеди плавают, и всё парами, парами...
Залюбовалась Миля благолепием этаким и не сразу заметила, что платье её золотыми узорами выткано, на руках перстни самоцветные, на ногах сапожки не хуже Жиронежкиных.
Захотелось Миле как следует себя разглядеть. Вышла она на бережок, чтобы в воду посмотреться, глядь, в траве под ногами — зеркальце. В рамке овальной узорчатой да с ручкой изящной. Будто кто желание Милино подслушал и исполнить поспешил.
Подняла она находку: я ль на свете всех милее?..
А ведь и правда мила. Да не просто мила — красавица писаная! Нет, Миля и раньше знала, что собой вполне ничего, а тут просто обомлела: само совершенство, ни прибавить, ни отнять.
Любуется она красой своей, ничего кругом не видит, не слышит, аж дышать забыла от восхищения. Вдруг у самого уха голос скрипучий, старческий:
— Прощеньица просим, государыня-царица...
Миля с испугу подпрыгнула, чуть зеркало не выронила. Смотрит — перед ней карга старая, горбатая, крючконосая. Одета в лохмотья, страшна, как ночной кошмар, грязна, как трубочист, глаза — бляшки оловянные.
От такой бежать без оглядки надо бы, а Миля во сне улыбнулась ей:
— Чего тебе, бабушка?
Шмыгнула карга носом, гляделки свои тусклые скосила:
— Да вот обронила я зеркальце. Битый час хожу, ищу, чуть не падаю... Спасибо тебе, государыня-царица, что сыскала пропажу, а не то уходилась бы я до смерти.
И
Тут бы вопросом задаться, откуда у оборванки такая вещица непростая и кто вообще нищенку в царский парк допустил. Но во сне Миля ничего с собой поделать не смогла и, как бы жутко ни было, кинулась старуху поднимать да успокаивать. И находку свою лично в уродливые клешни вложила.
Поднесла старуха зеркало к самому носу, вроде как убедиться — то ли.
А что дальше приключилась, Миля понять не успела. Застило ей глаза поволокой, ломота во всё тело вступила. А как взор прояснился, обнаружилось, что место старухи заняла юная красавица в одеяниях богатых.
Миля же... А что Миля? Одежда её обветшала и клочьями повисла, кожа тёмной стала и морщинистой, пальцы скрючились, спина согнулась.
— Что со мной? — пролепетала Миля и голос свой не узнала: скрипит, как телега не смазанная, блеет, как овца немощная.
А красавица зеркало в широкий рукав сунула, брови соболиные нахмурила да как крикнет:
— Стража!
Выскочили невесть откуда воины в малиновых кафтанах:
— Что случилось, государыня?
Стала было Миля объяснять, но у ведьмы, что из старухи в красавицу обернулась, голос был звонче, бойчее, враз Милино бормотанье перекрыл:
— Возьмите эту босячку сумасшедшую и бросьте в узилище подземное! Она к нам сад без спроса пробралась, царицей себя величает, а меня самозванкой, да ещё убить грозится. Заприте её в темнице навеки вечные! Пусть сгниёт да сгинет в мешке каменном!
Кинулась Миля спорить, да кто ж оборванке поверит? Схватили стражники её за руки, повели к башенке расписной. Снаружи-то башня весело смотрится, сказочно, а каково там внутри?..
Миля тихо идёт, не упрямится, и вот стражник один другого спрашивает:
— Что это матушка-царица на нищенку убогую взъелась? Прежде бы пирожком угостила да серебром подарила, а тут — в темницу на веки вечные! Не по-людски это.
Другой в ответ плечами пожал:
— Велено в темницу, значит, в темницу. Посидит малость, в разум придёт... А там видно будет, — и товарищу подмигнул.
На этом Милин сон оборвался. Она ведь об интересном просила, а какой интерес в тёмном узилище сидеть да о судьбе своей горькой печалиться? Так что остаток ночи у Мили без сновидений прошёл, а утром увиденное показалось ей далёким и не особенно важным. Ясно же, что это её подсознание рассказ Ярилкин на свой лад переработало.
Как проснулась Миля, сей же час голод лютый ощутила. Велела костру разжигаться да каше вариться, а сама пока за сухари принялась.