Сказка о правде

Арзуманова Ольга

– Предельная строгость, предельная.

Глава 3. В гости – навсегда

И вот, выходить из библиотеки девочка теперь могла только три раза в день в столовую. Проходя по длинному коридору – нельзя было бродить по залам, нельзя было разговаривать с прислугой и, пересекая гостиную, нельзя было брать маленькие и трогать большие предметы. В столовой нельзя было крутиться под ногами, мелькать перед глазами, а за столом нельзя было сидеть без дела, вести пустых бесед и задавать глупых вопросов.

За завтраком молчать и слушать, как испортилась, одичала и стала опасной жизнь, как примитивны мечты и ущербны интересы. За обедом

молчать и слушать, правила проживания в жизни вообще и в доме в частности. За ужином молчать и слушать, как она нуждается в правильном воспитании, а точнее уже в перевоспитании, но самое главное, чего нельзя было допустить никогда и ни за что – это опоздать к совместной трапезе. Опоздание приравнивалось к умышленному действию, это действие к событию, событие к происшествию, происшествие к катастрофе, катастрофа к разрушению, разрушение к гибели. Что бы Сафа не сказала, не сделала – это заставляло Кару вздыхать и закатывать кверху глаза, потому что было отвратительно, гадко, несносно, возмутительно, нелепо, глупо и, наконец, бездарно, чего уже совсем нельзя было допустить в силу природы её рождения. И действительно, прошло совсем немного времени, и Сафе уже лучше было быть одной, чем с бабушкой, потому что в её присутствии, как нарочно, всё рассыпалось, разливалось, разбивалось и разлеталось в самые нежелательные стороны. Она целыми днями просиживала в библиотеке, среди любимых книг, которые говорили с ней на всех языках и обо всём, но даже они не знали, когда же вернётся мама? Сафа ждала её каждую минуту, но не от мамы, не о маме – не было никаких вестей.

Так шёл день за днём, и однажды вечером, идя на ужин и подходя к двери гостиной, Сафа услышала окончание фразы:

– … значит, всё-таки изгнали, я так и знала – тихо и почти нараспев произнесла бабушка.

Сафа застыла перед дверью, с протянутой рукой.

– Вы не должны объявлять Сафе о гибели её матери, – говорил кто-то. – Она узнает об этом в своё время. В ваши обязанности, по-прежнему, входит создание всех необходимых условий, для гармоничного роста и разви… Сафа, не расслышав окончание фразы отдёрнула руку, которой, чуть не дотронулась до границы, разделяющей пространство на два Мира с мамой и без неё.

«Мамы нет? Мамы нет? Мамы нет? – обжигало в груди сердце, отсчитывая секунды рождения того, чего не может быть.» Ей захотелось бежать от этой двери, за которой её мамы уже нет, из этого дома, где родилась страшная правда, из этого мира, где она теперь будет жить. Бежать далеко, далеко – туда, где её ещё нет и спрятаться, чтобы, когда она придёт, не смогла бы найти никогда, но страшная правда не отпускала, она крепко держала Сафу, стуча больно в голове: «Мамы нет! Мамы нет! Мамы нет!».

– Я не хочу! Я не хочу здесь больше быть! Я не хочу быть здесь!!! Я не хочу этого слышать никогда! Я не хочу слышать! Я не хочу этого знать никогда!!! Я никогда не хочу знать!!! – кричала она, беззвучно шевеля губами и прижимая изо всех сил ладошки к ушам. А потом, смущенно улыбаясь, будто вошла нечаянно туда, куда нельзя, встала на носочки и, расставив руки, как крылья, медленно пошла, как полетела весенней бабочкой, уносимой ветром неведомо куда, но очень, очень далеко.

Проводив визитера, Кара пришла в столовую и в ожидании Софы, размышляла о бессмысленности жизни. Часы пробили восемь.

– Нет, она не соизволит пожаловать, без приглашения, – громко сказала Кара, как нечто давно накопившееся, с шумом встала из-за стола и пошла в библиотеку.

Дверь отворилась так быстро и с такой силой, что не успела заскрипеть. Кара увидела то, чего не могла себе даже и представить. Сафа лежала на диване, укрывшись пледом с головой и мычала. Такого непочтения к себе, в своём собственном доме, от родной внучки, она не стала терпеть.

– Что ты себе позволяешь, Сафа, как ты смеешь, как ты можешь быть такой?! В этом году, ты отправляешься во Дворец – это начало твоего

жизненного пути. Нельзя быть такой легкомысленной, ты ни к чему не можешь относиться серьёзно! Нельзя быть такой глупой, ты не можешь запомнить элементарного! Нельзя быть такой невоспитанной, ты не можешь соблюдать даже простые правила этики! Нельзя быть такой примитивной, ты не можешь выдержать даже самой низкой оценки! Ты не можешь, ты ничего не можешь, даже вовремя сесть за стол! Сафа отреагировала на замечания, только тем, что перестала мычать.

Кара приказала немедленно подняться. Девочка лежала в той же позе, не обращая на неё никакого внимания.

– Са-фа, – процедила Кара по слогам. – Ты не можешь быть такой непочтительной, когда с тобой разговаривает бабушка!

Сафа ничего не ответила.

– Сейчас не время для сна! – закричала Кара, срывая с неё плед, но увидев девочку, застыла от ужаса.

Сафа лежала с открытыми, в никуда смотрящими глазами и улыбалась в страшной гримасе. В эту ночь у дома Кары кареты врачей сменяли одна другую. Приглашены были все признанные светила, практикующие в традиционной и нетрадиционной медицине и все, повторяли одно и тоже: «Девочка потеряла слух, онемела и утратила связь с реальностью». Врачи, высказывая самые разные догадки о причине возникновения этого недуга, бессильно разводили рукам и уезжали. А один старый, рассеянный доктор, который уехал, забыв свой саквояж, когда вернулся за ним, обнадежил тем, что возможно с утратой слуха и речи у ребёнка разовьются какие-то другие способности, которые будут компенсировать уснувшие органы.

Следующий день для Кары, был днём кошмара. Раздавленная свалившимся на неё горем, она не могла подняться с постели. Мысли, давно кружащиеся над ней, как воронье, дождавшись своего часа – жадно рвали остывающее сердце.

«Сафе теперь будет отказано в обучении у Магистра, и ты останешься с ней здесь, заточенной в своей пустой жизни, – терзала одна. Твоя жизнь – провал. Ты не живёшь, ты доживаешь бездарно и ничтожно и будешь ещё неизвестно сколько доживать ничтожно и бездарно – подхватывала её другая. Тебя все использовали, и будут использовать, – впивалась третья. Любили не тебя, а твой голос. Ты не нужна никому и никогда никому не была нужна. Тебя оставили все, даже собственный голос – перебивала её четвёртая. Ты не можешь быть любима, ты можешь быть полезна, – вопила пятая, перекрикивая всех.»

– Полезна, полезна, полезна – соглашаясь, вторила ей Кара. – Я не могу больше быть полезной. Я не могу больше. Не могу, не могу, не могу… Освободите меня, выпустите меня отсюда. Я ничего вам не должна. Я отдала вам всё. Я отдала вам не только свою жизнь, но и воспоминания о ней. Чего вы хотите ещё? У меня ничего больше нет. Ничего, ничего, ничего… Я никому ничего не должна. Это вы мне должны. Ещё десять лет назад, вы должны были меня освободить от Земли. Десять долгих лет я ожидаю то, что вправе иметь. Я ничего никому не должна. Я не должна быть полезна этому больному ребёнку. Ангелы принадлежат не семье, а вам. Это ваш Ангел, сами возитесь с ней. Нет!!! Вам не нужен сумасшедший Ангел. Зачем вам теперь Сафа, если она бесполезна?

Это открытие так напугало Кару, что даже терзавшие её страшные мысли пища разлетелись, уступая добычу охватившему её ужасу.

– Сафа бесполезна! Они её уничтожат? Нет, они не посмеют уничтожить представителя рыцарского рода. Но ведь она бесполезна! Нет, они не посмеют уничтожить Ангела. Но ведь она бесполезна!!!

– Что они сделают с Сафой? – шептала Кара, теряя силы проваливаясь в забытье. – Что они сделают с Сафой? – повторяла она, приходя в себя.

А Сафа весь этот день складывала цветные листы так, что получались птички, рыбки, цветы и всё, всё, всё, что только захочет – почему-то могла. Будто бы это сама бумага хотела кем-то быть, и стоило посмотреть на неё повнимательней, как сразу становилось понятно кем, а пальчики, откуда-то знали, как ей в этом помочь.