Сказка со счастливым началом
Шрифт:
Соня ощутила на щеке его дыхание. Она не шевельнулась, не отстранилась. Калюжный, наконец, выпрямился, отпустил стул и сделал шаг назад, продолжая её рассматривать.
– Я Димку сейчас… понимаю. Что, удивилась? – усмехнулся он, заметив её реакцию. – Вот… увидел тебя лично – и… Но ты мне очень мешала. И сейчас – лучше на его пути не вставай. У сына моего – другая тропинка. У него всё устроено. И Наташка своё не отработала, мне нужен её фонд. Но главное – не это. Жена моя, Димкина мать – она самый дорогой для меня человек. Ради неё – задушу любого. Она тебя ненавидит и никогда не простит. На жидовку ты, конечно, не тянешь – это она зря, уж в этом я разбираюсь. Не знаю,
Соня не отвечала.
– Но кое-что я могу для тебя сделать. Ты зря не взяла бабки – столько я тебе уже, конечно, не дам, да и не за что. Все свои неприятности ты сама заслужила. Но… – он просунул руку за пазуху и достал конверт. – Короче, на год хватит. Мой тебе совет – выходи скорей за своего гэбиста, он из кожи вон ради тебя лезет. А Димку забудь. И никому о нашем разговоре… а то… – угрожающе закончил он.
Потом вспомнил про конверт и протянул ей.
– Я не боюсь вас… давно не боюсь, – ответила Соня и вскочила, невольно пряча руки за спину. – Мне не нужны ваши деньги – тогда были не нужны, и сейчас тоже! Вам не понять этого, и мне вас жаль. Может, вы бы за деньги и отказались от своей жены… хоть так любите её горячо… я не знаю. А если нет – так чего же вы других-то за быдло считаете?
Калюжный побагровел, но сдержался. Руку с конвертом он опустил, и, прищурившись, уставился на Соню. Но её было уже не остановить.
– А сын ваш пусть живёт, как умеет, – продолжала она.
– Это вы научили его лгать и идти против сердца. Не волнуйтесь, я не буду ничего у него просить! И искать его – никогда. Я слишком себя уважаю. И знаете, чего я больше всего боюсь? Что он станет Калюжным номер два! А ещё… – Соня сделала вдох, – а ещё – я и правда жидовка, хоть и не похожа. Так что в снисходительности вашей я не нуждаюсь: ненавидите, так уж ненавидьте.
– Нарываешься? – голос у него ещё больше понизился.
– Со мной так не разговаривают… без последствий!
Опасность и угроза мерещились теперь во всём его облике, пластикой он напоминал хищника перед броском.
«Не спеши, – сказал Калюжный. – Сначала надо выслушать старших…»
– Какие ещё последствия? – Соня чуть не рассмеялась ему в лицо. – Ну, какие? Копеек моих лишите? Которые я днём и ночью отрабатываю с тряпкой? Или одной третьей квартиры, которую мне оставили? Ну, давайте, мне не привыкать. Или – пришлёте киллера? Присылайте, я не боюсь. Вы уже убили меня один раз. Меня уже нет, я – фантом. Только сын мой осиротеет вторично. Ну, ничего. Поступит в интернат. Вот прямо сюда, как ваш Дима. Ну, так вы придёте, окажете ему гуманитарную помощь… Вы же так любите детей!
Она по-прежнему не отводила от него взгляда. Лицо у него стало страшным – лоб казался ещё ниже обычного, рот превратился в узкую щёлку, а глаза буравили Соню насквозь. Они смотрели друг на друга – кто кого переглядит, сколько, она не знала. А потом Калюжный вдруг усмехнулся. Морщина на лбу разгладилась, рот скривился.
– Ты на жену мою похожа, в молодости. Такой же характер, – внезапно заявил он. – Вот уж не подумал бы – но… Уважаю сильных людей. Ломаю, но уважаю. А ты, стало быть, не ломаешься? В огне не горишь, в воде не тонешь?
Она
– Вот что я скажу тебе, храбрая девочка, – он уставился на неё в упор. – Непродажных людей не бывает. У каждого есть своя цена. У кого-то деньги. У других – чья-то жизнь. Димка сломался на твоей. А тебе что – не на ком? Не страшно?
Соня с трудом набрала воздуха в лёгкие – её затрясло от гнева и бессильной ненависти.
– А тебе? Тебе – не страшно? – проговорила, почти прошипела она. – Ты ведь тоже под Богом ходишь… Только знай! Коснёшься – хоть пальцем – кого-то из моих близких… хотя б только мыслью своей злобной дотянешься… пожалеешь, что на свет появился! Проклянешь этот день… будешь проклят… навечно!
Губы у неё дрожали, глаза метали молнии. Угрозы её были, конечно, пустыми… Как и тогда, в детстве, с Вовой – она говорила сейчас от бессилия и жуткого страха, по наитию. Но вложенная в её слова ярость подействовала и теперь.
Калюжный даже отшатнулся под её взглядом.
– Вот ведьма… – процедил он. – Но хороша, чёрт возьми!
Выражение его лица на секунду стало то ли испуганным, то ли восхищённым. Но уже в следующее мгновенье на нём появилась привычная маска. Перед Соней снова стоял большой начальник, вальяжный и строгий. Может казнить, а может и миловать.
– Ладно. Давай к делу, – неторопливо начал он, словно ничего и не произошло. – Не хочешь денег – дело твоё. С работой я тебе помочь не могу – тут Валя всё контролирует. Но про то, что ты здесь – она не узнает. Тряпкой махать, конечно же, не для тебя. Оклад тебе подымут, работай с детьми, раз умеешь. Мне с тобой делить больше нечего, но к Димке не лезь. Такие, как ты, до добра не доводят. А мне нужен мой сын – мой, поняла?
Он сделал акцент на слове «мой». Ещё несколько секунд Калюжный стоял, разглядывая её, потом круто развернулся и вышел прочь.
Соню не уволили. Через час её вызвала директриса и предложила с первого сентября должность преподавателя начальной школы при интернате – одна из сотрудниц как раз собиралась в декрет. Учитель в таком классе, при катастрофической нехватке кадров, становился для детей и классным руководителем, и воспитателем одновременно, провожал их на занятия и обратно, делал вместе с ними уроки, гулял.
Работа эта считалась, конечно, уровнем выше, чем воспитатель у дошколят, и возвращала Соню к прежней педагогической деятельности. Кроме того, всё-таки деньги, хотя и гораздо меньшие, чем Соня зарабатывала у Нины Степановны. А главное, отменялись ночные дежурства. Можно было нормально растить Вадика и слезть, наконец, с Анькиной шеи… тем более что сестра очень уж его распускала.
Соня попросила дать ей время подумать. Всю ночь она решала, стоит ли принимать помощь из рук Калюжного, не вступит ли она тем самым с ним в сделку? Но, поразмыслив, так и не нашла в его жесте главного – предмета купли-продажи. Не было ничего, за что Димин отец мог бы её купить – Митя теперь снова женат, и, похоже, не понарошку. А то, что ей возвращают нормальную работу, которой лишили по собственной прихоти – так это не унизительная подачка, а восстановление справедливости, сродни извинению, хотя и с огромной натяжкой. И ещё – Соня сознавала: ей не хватит ни здоровья, ни средств протянуть в нянечках хотя бы ещё полгода, а значит, перемена места – жизненно необходима.