Сказки и были Безлюдных пространств
Шрифт:
Городские часы разнесли над водой и берегами двойной получасовой сигнал. Он был слышен во всем Льчевске. И сразу у пушки возникла закутанная сгорбленная фигура. Или пристанской сторож, или…
Лён, посвистывая, пошел мимо этой фигуры – от лестницы к настилу пристани.
И человек негромко окликнул его:
– Суб-лейтенант Бельский?
Лён замер. Спросил не оглянувшись:
– Разве я уже суб-лейтенант?
– Да, если вы Бельский Леонтий Альберт…
– По-моему, я еще не сделал того, за что обещано звание.
– Уверен,
Закутанный человек нарочито сутулился, но голос был молодым. Лён послушно двинулся за проводником. Прогнившие доски настила хлопнули по воде. Проводник выпрямился, откинул капюшон. Лица все равно не было видно, однако блик от дальнего фонаря блеснул на лаковом козырьке и золотом шнуре фуражки. Офицер.
– Виноват… Честь имею представиться: имперского флота лейтенант гвардейского экипажа Кронин.
Лён в ответ сдвинул сбитые каблуки и наклонил голову.
У причала подрагивала на мелкой зыби почти неразличимая надувная лодка.
– Прошу садиться…
– Благодарю, лейтенант… – Раз оба офицеры, можно не добавлять “господин”.
Лодка закачалась. Лён взмахнул руками, быстро сел. Спросил, чтобы загладить неуклюжесть:
– Долго будем идти? – Он помнил, что моряки не говорят “плыть”.
– Сорок минут, суб-лейтенант. Возьмите плащ, на воде прохладно.
– Благодарю.
Что ни говорите, а приятная вещь – офицерский этикет. “Честь имею представиться… Прошу следовать…” Да, офицеры – соль земли, аристократы духа. Это всегда внушали юным гвардейцам школьные наставники. И были, конечно, правы. Жаль, что в этом благородном обществе Лёну оставалось быть недолго.
Или уже не жаль?
Жалей, не жалей – выхода нет.
Если не станут задерживать, уйдет сразу, как передаст запись. Если сразу не получится – тогда при первой возможности. Возвращаться в школу нет смысла. Рапорт он отправит по почте.
“Настоящим доношу, что…” Нет, не так, надо по-офицерски: “Честь имею доложить, господин генерал, что больше не считаю возможным находиться в составе вверенной Вам гвардейской школы. Вынужден отказаться от звания суб-лейтенанта и чести носить обещанный Вами кортик. Смею обратиться с единственной просьбой: сообщите воспитанникам школы, что мое исключение было лишь инсценировкой, вызванной условиями особого задания… Честь имею, господин генерал…”
“А имеешь ли ты честь? Ты отпустил врага, который оказался у тебя на дороге…”
“Потому что я не убийца! Мы оба поступили честно, предоставили жребий судьбе…”
“Это потом. А сперва был другой жребий! Вот тогда-то в самом деле все было честно, по-солдатски… Если бы короткий стебелек выпал тебе, ты прыгнул бы со скалы?”
“Я… наверно, да. Куда деваться-то…”
“А т о т струсил”.
“Он маленький…”
“Он солдат”.
“Он… не так уж и струсил. Он потом прыгнул бы, если бы мы не решили спросить судьбу”.
“Чушь это! Такая судьба – индейка… Вернее,
“Сидеть и слушать, как он зовет?.. Значит, я убил бы его”.
“А клятва? А воинский долг?”
“А Зорко… Я полюбил его, как брата. А старик говорил, что Бог – это любовь. И в древних книгах написано так же…”
“Ну и что?”
“Разве можно убивать Бога? Пускай даже из-за воинского долга…”
“А империя? К н е й у тебя нет любви?”
Лён прислушался к себе. Есть любовь к Империи?.. Что такое вообще И м п е р и я? Бронзовые драконы на знаменах? Высокий, в полный рост, портрет Его величества в парадном зале? Книги о подвигах славных полководцев? Щемящий душу марш офицерского полка “Черные кавалергарды”?.. Да, это он любил. По правде…
“Но я не знаю, что важнее? Любовь к империи или любовь к брату?”
“Тогда… ты не гвардеец”.
“Вот поэтому я и ухожу из школы. Сделаю, что должен – и уйду. Так мне и надо…”
Лодка подпрыгивала на маленьких гребешках, тихо урчал мотор. Береговые огни бежали назад и становились все реже. По берегам громоздились темные склады и цистерны, мерцали на рельсовых стрелках синие фонарики. Лейтенант вел суденышко в какую-то глухую бухту. Лён кутался в его плащ и думал, думал…
И вздрогнул – резиновый нос уткнулся в плавучий бак. Похоже, что из воды торчала железная бочка с откинутой крышкой.
– Прошу, суб-лейтенант…
Оказалось – не бочка, а люк полупогруженной маленькой субмарины…
Внутри было уютно, только непривычно пахло чем-то вроде нитроклея.
Лейтенант и пожилой старшина в берете усадили Лёна в узкое кресло, в закутке между изогнутыми разноцветными трубами. Дали термос с горячим какао. Хлопнула крышка, мелко задрожала переборка.
“Кажется, погружаемся”, – подумал Лён. И вдруг вспомнил сказку про месяц. Как он, этот месяц, погружается в океан и плывет под водой к другому берегу, чтобы там опять выбраться в небо.
Плывет, как эта маленькая субмарина…
Интересно, какого она цвета? Может быть, желтая, как месяц? Есть модная песенка про желтую субмарину. У Лёна завертелась в голове мелодия.
В школе такие песенки не одобрялись, начальство считало, что воспитанникам полезнее марши и торжественные увертюры. Но все же нынешняя музыка в школу просачивалась. Ведь не отберешь у всех подряд транзисторы и плейеры…
Если вспомнить по правде, вовсе не было в гвардейской школе стопроцентной уставной чинности. А было всякое: и анекдоты, от которых с непривычки полыхали уши; и самовольные отлучки старших курсантов к девицам; и тайное приставание больших воспитанников к маленьким; и ночные пиршества в спальнях, когда крепко спит подвыпивший дежурный унтер… Просто все это забывалось, когда под торжественный бой барабанов выплывали на правый фланг знамена. Все в тот миг казалось неважным, кроме одного: готовности к геройству…