Сказки Рускалы. Василиса

Прижимая к груди теткину книжку, я бежала по высокой траве в сторону речки, оставляя за спиной Косиселье. Ох, и влетит мне вечером! Тетушка Фекла не любит, когда книга колдовская избу покидает, но учиться в душной горнице жарким летним днем — невыносимое испытание. Авось за делами не сразу хватится, а как хватится — далеко буду.

Косиселье — село небольшое и, чего скрывать, не шибко дружное. У нас тут все вкривь и вкось. Никогда себя здесь как дома не чувствовала. Может, от того, что с людьми общий язык не находила, а может от

того, что родилась не здесь.

Семнадцать весен назад вышла Фекла на речку белье состирнуть, глядь — батюшки! У берега корзинка плетеная стоит, а в корзинке младенец ором заходится. Тетка рассказывала, мол, уже не кричала я — хрипела, голос потерявши. Схватила корзинку и бегом домой. Развернула, посмотрела и только заохала — худая, что тростинка, дышала через раз. Залилось слезами сердце бабье, не смогла она меня кому другому отдать, у себя оставила. Нарекла Василисой и отчество придумала, чтобы не дразнили дети безродной. С той поры я — Василиса Дивляновна.

К тому моменту Фекла успела стать хорошей знахаркой, а семьи так и не нажила. Сколько ни спрашивала, почему замуж не идет, только отмахивалась, мол, нет времени на мужиков. Со временем у тетушки и впрямь беда всегда — в нашей избе с утра до позднего вечера люди углы околачивают: хворые соседи к Фекле на поклон за исцелением идут, из других сел народ едет, бывает и иноземцы в гости заглядывают. Чудесные руки у моей тетушки — от любой беды тело человеческое излечить могут.

Меня тоже пыталась премудростям обучить, но только страху натерпелась. Когда я однажды вместо здравия наслала на Косиселье хворь, тетушка уняла разболевшееся сердце и закрыла от меня в сундуке все травки. С тех пор к лекарству не допускала, но попытки развить у меня колдовской талант не бросила. Говорила, мол, есть в тебе, Васька, силушка чародейская, только нет головы мудрой, чтобы раскрыть ее да в нужное русло направить.

Чтобы не угас огонек волшебный в сердце, выдала мне Фекла свою книжку колдовскую и велела учить заклятья, что к домовой ворожбе относятся. Так к семнадцати годам я стала ведьмой. Ну, как ведьмой… домовухой: дров справить, воды наворожить, с домовыми договориться, еды сварганить — вся домашняя работа на домовухах держится. Точнее — держалась: нынче отдельно домовух не сыскать, мое мастерство и мастерством уже не считается.

Чтобы не слыть недотепой, решила учебу не бросать, продолжила заниматься. Теперь каждый день дюжины раз заклятье из книги на деле проверяю. Успехи есть — иногда не ошибаюсь.

Перебежав по скрипучему мосту через речку, поубавила прыти и спокойно отправилась через луг в лес на излюбленную полянку — прячусь в жару среди берез в тени или когда гости тетушкины стонами и причитаниями совсем заниматься не дают.

Устроившись на старом поваленном дереве, с удовольствием скинула башмачки и прильнула ступнями к прохладной траве. Хорошо-то как, матушки! Слабый ветерок с листьями играл, шуршал понемножку. Кузнечики под ногами в салки играли, бабочки да пчелы на цветах танцевали. Еще бы комаров извести — и совсем хорошо.

Найдя в книге шепоток на заготовку дров, вдохнула полной грудью и завела колдовство. Разлились рекой мои слова по поляне,

заиграли в воздухе невесть откуда взявшиеся топоры и давай охаживать березы. Глядела на работу, и сердце радовалось.

— Ты не шибко разгулялась? — послышался за спиной знакомый голос лешего.

Наш леший — нечисть, как и прочие, но мы с ним общий язык нашли, даже подружились. Моложавый дедушка, с короткой богатой бородой возник передо мной и недобро уставился на лихо мелькавшие топоры:

— Завязывай, Василиса Дивляновна! — скомандовал старик. — Ты мне к вечеру весь лес в щепки обратишь!

— Хоть пару разочков еще, — жалобно сдвинув брови, подняла просящий взор на лешего.

— Не больше, — после коротких раздумий, разрешил дедушка. — А лучше повтори каши там, или пироги с капустой, — он с надеждой покосился на книгу у меня на коленях.

— Так мы это на прошлой седмице повторяли. Ты сам говорил, что почти лопнул.

— Видишь же, не лопнул. Целый, — заулыбался леший, цепляя сучковатыми ладонями серую рубаху на пузе.

— Давай с грибами?

— А давай! — одобрительно резанув воздух рукой, старик присел рядом.

Зашептала, завертела ладонями — и упало на траву корыто с тестом. Сжала кулаки — пошел замес. Тесто добро ходило, словно под живыми пальцами стряпухи, а поодаль грибочки сами в лукошко набирались. Как стало их с горкой, затанцевали в воздухе. Сами без огня приготовились и, изводя голодный живот лешего, заиграли запахом на легком ветерке. Пироги под колдовством налепились, под взором чутким испеклись и плюхнулись на лист лопуха рядом с нами.

— Хороши! — с набитым ртом заявил дедушка. — Ты бы чаще заходила, Вась.

— Ага, — закивала, глядя на довольную нечисть, — с тобой стряпухой стану, а не домовухой. Кроме еды, ничего делать не даешь.

— Ой, ладно, — отмахнулся леший. — Вот гляжу все на твою книжку… чудная она.

— Чего это? — повертев теткино сокровище в руках, не нашла ничего особенного.

— А вот же на иноземном что-то написано. Можешь прочитать, что там?

Первые страницы книги и впрямь незнакомыми рунами исчерчены — сама знала. Тетушка сказывала, что она ей от прабабки досталась, а та не ведала, откуда в Рускальском селе взялась заморская писанина. Есть да есть, никто шибко не узнавал, что там нацарапано. Как-то приезжал к нам хворый иностранец, углядел в рунах свой язык — даже почитать попросил. Фекла разрешила, но гость перевести толком ничего не смог — больно старые письмена оказались. Сказал только, мол, на сказки похоже. Как бы там ни было, в семье Феклы на пустых страницах записывали заклятья и шепотки вот уже не один десяток поколений.

— Василиса Дивляновна, — леший потрепал меня за рукав рубахи, — перевести, говорю, можешь?

— А? — встрепенулась я. — Перевести? Нет, я не толмач.

— И то правда, — цапнув следующий пирог, закивал старик.

— Ладно, дедушка, пойду. Все желание пропало заниматься.

— Приходи завтра, — скидывая в подол стряпню, пригласил он, — щей наварим.

— Давай-ка я тебе сразу горшок щей принесу, а ты мне позаниматься дашь.

— А давай! — под богатой бородой лешего заиграла улыбка.