Сказки тетушки Магды

Чинючина Алина

Тим… Пойдем, что ли, посидим, Тим? За знакомство…

… и говорю я ему тогда: а не пошел бы ты, парень, в задницу. Я, говорю, и без тебя место найду. Вот и… нанялся сюда. Тому уж три года минуло, а все равно скучаю. Эх… море – оно всюду в море, да только нет его здесь, речка одна, да и та мелковата.

Тим понимающе кивнул.

Я знаю. Я на побережье тоже был. Правда, южнее – в предгорьях…

А… я и там бывал. Ты сам-то откуда?

А не знаю, - подумав, признался Тим. – Правда, не знаю. Всю жизнь, сколько помню, бродягой был. То к одним прибьюсь, то к другим… на зиму в деревнях оставался…

А мать,

отец кто?

Не помню. Мать вроде от лихорадки померла, когда я только ходить начал. А отец… отца, говорят, вообще не было.

Так не бывает, - усмехнулся Колин. – Дети – они без отца на свет не выводятся.

Тим захохотал.

А я вот вывелся. Потому и получился такой… непутевый.

Эй, хозяин, - крикнул Колин, - еще пива!

Он был шумным и добродушным, но за беспечностью его проглядывала усталость. Тим научился чувствовать такое без слов – надтреснутым был веселый смех «пирата», горечь проглядывала на дне темных глаз, и жест, которым парень то и дело лохматил темные кудри, был нарочито беспечным. Так, словно когда-то давно потерял он что-то очень дорогое, потерял – и запретил себе думать об этом. А впрочем, сказал сам себе Тим, мало ли какие потери могут быть у того, кто не имеет дома, кто, словно перекати-поле, шатается по свету. А если даже и оседает где-то, то – скольких друзей оставляет там, откуда ушел?

Все это Тим знал слишком хорошо. И смотрел на детину на голову выше себя, шире в плечах и старше, наверное, на несколько лет с оттенком грустной нежности, словно на младшего брата. Он таких – видел. Одного остановил – у края. А двоих схоронил… и память эта чутко легла на дно души, притаившись до срока.

Слыхал я, - Колин подмигнул Тиму, - как уговаривал тебя некий господинчик. Теплое место, небось, обещал?

В «Парус» звал, - нехотя ответил Тим.

И что, пойдешь?

Тим подумал.

Не знаю. Не знаю пока.

Сцена ведь всюду одна и та же, - заметил Колин.

Одна – да не одна. Там, в театре, что велят, то играть и будешь. А здесь я сам себе хозяин.

Хозяин, как же, - фыркнул пират. – Башмаки-то вон на ногах драные, и в кармане – вошь на аркане.

Тим тоже усмехнулся, ткнул его кулаком.

А сам-то ты? Тоже ведь не из чистеньких?

Колин захохотал.

Я, брат, наемник. Мне где платят, там и чисто. А вообще ты прав. Мне если хозяин не по нутру, так я его послать могу. Вон, давеча один подкатывал – на торговое судно звал. А мне к чему такая радость, если не ветер в лицо? Мне чтобы кровь кипела надо.

Так ведь море все равно одно и то же? – подначил его Тим.

Одно да не одно…

Ну, вот и я так же…

Они переглянулись, сдвинули кружки.

За свободу?

За нее, родимую.

Выпили.

Что дальше делать будешь? – поинтересовался Колин. – Вы отыграли уже или еще будете?

Тим пожал плечами.

Нет, конечно. Кто же в Карнавал по одному спектаклю дает? У нас каждый день по два, по три. Просто я сегодня больше не занят, вот и хожу на просторе. А завтра с утра…

А вечером? Вечерами-то благородные играют.

Вечерами – да. А тебе какая печаль?

Да никакой. Посидели бы еще разок…

Тим честно сказал:

Денег нет. А из общих брать не могу – они общие.

Чудак человек, - захохотал Колин, - я ж не просто так зову. Я приглашаю.

Посмотрим, - уклончиво ответил Тим.

Гордый ты, - хмыкнул пират. – Ладно, раз гордый, попрошу в ответ… выполнишь?

Ты скажи сперва, что надо-то. А то велишь, может, убить кого…

Убить я и сам могу, -

фыркнул Колин. – Ты мне лучше стихи почитай. Сможешь?

Тим в изумлении посмотрел на пирата.

Стихи? Тебе?

А что ж, - обиделся тот, - думаешь, если наемник, так дурак? Я стихи в детстве слышал, у господина, у которого матушка моя жила. Запали в душу. Да и играл ты, парень, по первому краю. Сам, наверное, сочиняешь?

Да, - признался Тим.

Ну, так как? Уважишь?

Тим засмеялся.

Этого добра у меня без выпивки хватает. Ладно, согласен.

На следующий день с утра они ставили «Сказку о добром волшебнике и злой принцессе». Народу на площади было по утреннему времени немного, но очень скоро вокруг фургона собралась толпа – не продохнуть. Люди напирали друг на друга, вытягивали шеи; слух об их маленькой труппе летел от одной группки к другой. Тим с гордостью увидел в толпе несколько актеров труппы дядюшки Фогеля – старых друзей-соперников. Медяки градом сыпались в старую шляпу Кончиты, попадалось и серебро; дядюшка Рэй сиял – еще два дня, и труппа сможет безбедно жить несколько месяцев и даже обновить реквизит – старые костюмы совсем истрепались.

После полудня предстояла «Сказка о старом короле». Тим, признаться, слегка побаивался – эту пьесу они ставили впервые. Толстая Кончита уверяла, что все будет прекрасно, но дядюшка Рэй хмурился и ворчал – нервничал. Мая – принцесса – шепотом призналась, что у нее от волнения живот болит, да и Тим чувствовал себя не в своей тарелке.

Когда собравшиеся вокруг зрители приветственно и нетерпеливо заколотили в ладоши, Тим выбежал вперед. Он обвел толпу глазами, увидел в первом ряду темную всклокоченную шевелюру Колина – и внезапно успокоился. Сияя улыбкой, приветственно раскинул руки.

Доброго вам здоровьичка, дамы и кавалеры, хозяйки и мастера, дядюшки и тетушки, короли и королевы…

И принцессы, - пропищала выбежавшая Мая и пнула его в бок.

Тим перекувыркнулся, потеряв при этом шутовской колпак. Люди захохотали.

У меня другой есть, - успокоил их Тим. Порылся в стоящем у занавеса мешке, достал оттуда жестяную корону и криво водрузил на лоб. – Этот вроде получше будет…

Сказка катилась своим чередом, и люди на площади то смеялись, то ахали. И все вроде шло удачно – они держали зрителей, Тим чувствовал это, они держали и нервами, и словами, и царившее на площади веселье подчинялось им, как кукла на веревочках. Но внутри у Тима зрело глухое, но твердое предчувствие беды, и он не мог понять, откуда оно происходит и что означает. Что-то будет, понимал он – кожей понимал, душой. Не сбивалась, уверенно вела свою партию Мая, люди хлопали, не жалея ладоней, а он пытался зажать тревогу – и не мог. И тревога эта все отчетливее и надрывнее звучала в голосе, придавая простенькой, в общем-то, пьеске оттенок зловещей недосказанности.

Потом, выкрикнув в толпу финальное «Для дураков не бывает смерти!», он стоял, вытирая колпаком мокрый лоб, и улыбался, и кланялся, пока Мая незаметно не дернула его за рукав:

Тим, очнись. Люди смотрят. Работай, Тим.

Ах да, еще песенка. Последняя песенка.

– Когда палач накинет на меня петлю,

Я все же песню эту на весь мир спою –

Негоже раскисать, когда пришла тоска,

Негоже принцу строить дурака…

Вот теперь точно все! Тим снова поклонился – и, не оборачиваясь, ушел с подмостков. Вслед летели монеты, хлопки ладоней и хохот – он не слышал. Незаметно отошел в сторону, прислонился спиной к дереву и закрыл глаза.