Сказочное наказание

Ногейл Богумил

— Там было несколько наград. Старые нацистские награды и приказы об их вручении, подписанные самим Адольфом Гитлером. Три Железных креста, два Рыцарских креста с бриллиантами, какой-то позолоченный значок члена нацистской партии и дарственная на поместье в Пошумавье, которую Гитлер жаловал Ламбертам за их заслуги перед третьим рейхом. Я ведь говорил вам, что во время войны замок был настоящим фашистским гнездом. Старый граф, по-видимому, верил, что, когда война кончится, все останется по-старому, вот и спрятал для своих сыновей под фонтаном их награды и документы, оставив в конвертах

фотографии с отмеченным тайником, а при подходе Красной Армии бежал из замка. Однако ни Вольфганг, ни Карл, ни Губерт сюда не заехали, а к тому времени, когда после войны эта бойкая семейка собралась в Западной Германии, старый граф умер.

— А какое отношение имеет к этому четвертый сын, Герберт, наш пан Гильфе?

— Трудно сказать, — пожал плечами Станда, — может, мать ему рассказывала о каком-то тайнике — и он отправился на поиски? Или его послали сюда братья, если они еще живы… Не исключено, что они хотели похвастаться своими наградами на какой-нибудь встрече бывших эсэсовцев. Кто знает! Надеюсь, вам не кажется, что я выражаюсь загадками?

— Да нет, — сказала Алена, — мы это на обществоведении проходили.

— Вот и хорошо, — сказал Станда, перебрасывая аппарат через плечо. — В жизни вам еще не раз доведется столкнуться с недавним прошлым там, где ожидать этого вроде бы и не приходится. Ну, я поехал, как-нибудь вечером поговорим об этом немного подробнее. — Вдруг лицо его прояснилось, он окинул всех нас взглядом и торжественно объявил: — Прослушайте распоряжение на субботний вечер! После обеда все бегом на автобусную остановку. Направление — Градиште. Возвращение — в понедельник утром, сбор полвосьмого.

— Ура-а-а!!! — прогремело во дворе замка, да так, что перепуганные воробьи порхнули в разные стороны.

Когда мы позднее обычного приступили к обеду, Алена, склонясь над полной тарелкой грибного супа, проговорила:

— Это здорово, что можно заглянуть домой. Но мне и сюда хочется вернуться.

— Порядок, — заключил Мишка, а Тонда, у которого, по обыкновению, рот был чем-то набит, усердно закивал.

А я вспомнил Ирку и Славу, двух беглецов из детского дома, и не испытал никакого раздражения.

Часть вторая

1. Снова в родной деревне

Деревня, неделю назад изгнавшая нас как отъявленных хулиганов, семь дней спустя прикинулась любящей матушкой.

— Гляньте-ка! А вот и наши герои! — воскликнул пан Лоудим, выходивший из здания национального комитета как раз в тот момент, когда мы гурьбой вываливались из автобуса. — О вас тут прекрасно отзываются, — проговорил он, делая ударение на слове «прекрасно», но прозвучало это совсем в другом смысле, не то что во время памятного допроса, учиненного нам после яичной баталии.

Выражение его заросшего щетиной лица было такое, к какому мы давно привыкли — простодушное и несколько удивленное. Казалось, он в любой момент готов заговорить о чем угодно, но скорее всего — о своих любимых оленях. Он был столяр и лесник, так что всегда спешил. То в деревню — чинить мебель, окна или двери, а то в лес — выслеживать лису, оленя, а порой и

кабана. Однажды он пришел к нам в школу и рассказал, как надо охотиться на лису и дичь; правда, потом мы узнали, что все это он вычитал в книжках, а сам лису и в глаза не видел, разве что чучело. После этого он у нас больше не показывался.

Теперь его мучило любопытство. Ему было крайне удивительно, как это нам удалось без потерь, без единой царапины выйти из всех приключений: по слухам, в нас стрелял опасный преступник, а в лесной сторожке мы подверглись нападению целой вооруженной банды. Сперва мы никак не могли разобрать — то ли он издевается, то ли у него просто фантазия разыгралась. Мы переглянулись: как быть — то ли оставить его в неведении, пусть прославляет нас и дальше, или же прямо сказать: «Пан Лоудим, все это — бабьи сплетни, и добрая половина тут — чистая выдумка».

Я предпочел последнее и увидел, что мы нисколечко не упали в его глазах. Он понимающе и как-то грустно кивнул и добавил:

— Ну да, бабьи толки. Люди вечно раздуют, из комара верблюда сделают.

Вскоре мы сами убедились, что старое избитое присловье по-прежнему верно, даже в эпоху атомной энергии, как бы выразился наш директор. Стоило нам отступить от здания национального комитета и перейти по мосту через речушку, отделявшую нас от родительских домов, как из дома Тонды выскочила его бабушка.

— Пресвятая богородица! — уже издали запричитала она, устремившись нам навстречу так быстро, насколько ей позволяли больные ноги и длинные юбки. — Да что же это они с тобой сделали, голубчик ты мой золотой! Под пули преступников и динерсантов послали бедняжку. Вы только посмотрите — исхудал весь! Ну, покажи, покажи, куда тебя ранило, сердешный ты мой! Господи, воля твоя!

Тонда от удивления вытаращил глаза и позволил ей осмотреть себя, как цыпленка, а бабуля вращала его туда-сюда, как на вертеле, отыскивая раны, нанесенные «динерсантами». Наконец Тонда не вытерпел и взорвался:

— Да перестань ты, бабуля, ничего с нами такого не случилось! Откуда ты взяла?

Бабушка, остолбенев, подозрительно покосилась на Тонду и на нас.

— Совсем ничего? — не поверила она.

— Ничего, — подтвердил Тонда, и мы все тоже замотали головой и тоже подтвердили:

— Да, конечно, ничего такого с нами не было.

— Не надо мне лгать, я и сама не слепая, вижу — вас за эту неделю словно подменили. На вас только поглядеть, так… так…

Мы невольно оглядели себя, проверяя, что же она в нас такого нашла, но не обнаружили ничего ненормального.

Тондова бабушка так и не смогла подыскать для нашей внешности подходящего слова, и тут ее «сердешный» внук, которого истерзали «динерсанты», откровенно признался:

— Это, наверно, от голода, бабушка. Так хочется чего-нибудь вкусненького…

Бабушка заменила «динерсантов» на «гладоморов».

— Так, значит, они тебя голодом морили, негодяи! — воскликнула она, повернувшись к зданию национального комитета. — Неделю целую детей не кормить и травить динерсантами, как можно! Нет, вы только поглядите, какие же они тощие, кожа да кости. Тоничек, золотко мое, пойдем, я тебя накормлю.