Сказы
Шрифт:
Тоже со сметкой парень — сразу все и свел на пересмешку.
— Не твои? — спрашивает караульный.
— Может, и мои, всех-то разве упомнишь? — ворчит хозяин, попрекает молодцов: — Небылицы плесть горазды, за переборный бы стан вас: послушал бы, как запоете.
Тут Балабилка Кудрявич вскочил:
— Сиживали и за переборным и за подножечным . Надо — самому комару камзол камлотовый соткем, блохе, императрице кафтанной, скатерть сладим. Песня делу не помеха!
Надоело, наприскучило мотаться парням. Люди рабочие. У рабочего человека от безделья душа вянет, сохнет, как цветок по осени. А им, где ни жить — так служить.
Тряхнул
Балабилка-весельчак сразу сел за переборный стан . Ткет, песней сердце тешит. Прямо золотые руки: на какой узор ни глянет, снимет в точности, капля в каплю. Такие стал салфетки-скатерти перебирать, что и на царский стол накинуть не зазорно.
Молодцы послушливые за помощников, за переборщиков…
Вот однажды прискакал в Ярославль царский гонец. Белого коня привязал у крыльца к резному столбу, палаш прихватил, а сам в контору к купцу — хозяину. Приказывает царский гонец хозяину: мол, к такому-то сроку соткать наилучшую скатерть на царский стол. Таково повеление царицы. Большой праздник в град-столице затеян, на пирование вельможи пожалуют и заморские гости. Нужна скатерть в ширину-то пять аршин, а в длину — двадцать пять.
— Ладно, — говорит хозяин, гильдейский фундатор , — для их императорского величества порадею. За указец ее благодетельный отблагодарю от всей души нашей и верного сердца. На уточины из мастеровых людей жилы выдеру, а уж сотку и цветисто и добротно.
Гонец хлестнул плетью с золотистой кисточкой по сафьяновым сапогам, шляпу с пером поправил, в седельце сел, вдарил коня шпорами и погнал столбовой дорогой.
Вздохнул да охнул купчина. Поддевку распахнул. От царского-то заказа его в жар бросило. Заказ такой хоть и не внове, и дотоль немало на царский стол поставлял он всякой красоты, а на этот раз что-то робость охватила. Угодишь ли? Слышал он от надежных людей, что после того, как кабальные люди вышли из покорности да к новому царю опальному перекинулись, с той поры потеряла царица всякий спокой. Уж и своих-то домочадцев приблудных и то кой-кого расшугала: кого в Буй, кого в Кадуй, а третьего за Можай, назад не приезжай.
Пошел хозяин в рисовальню, из ткацкой светлицы лучших площанщиков шелковиков-переборщиков покликал, наказывает:
— Царскому столу заказ готовлю. Эта скатерть дороже всей моей жизни. Ты, Логин Арясов, бобыльский сын, срисуй цветы, узоры, чтобы царица, как глянула, духом бы воспрянула, а как на стол скатерть постлала — сама бы цветком расцвела. Ты, Балабилка, с помощниками по узору сотки такую скатерть, чтобы нам с тобой царица прислала по золотой табакерке. Ни шелку заморского, ни пряжи золотой не пожалею.
Тут-то развязал он алую шелковую тесемку, — вишь ты, брат, — развернул царский указец, что был в трубочку свернут, да напомнил:
— Ложась, вставая, в сердце, как отче наш, храните повеление монархини. Нерадивых, нерачительных, ослушников хозяйской воли отдавать в мануфактурколлегию для отсылки на Камчатку, в каторжную работу. Слышали? А то сызнова прочитаю! Идите, да чтобы у меня сказано — сделано было! Кто хозяину не угодит, — так и ведайте — тот по Камчатской стороне соскучился.
Арясов Логин, бобыльский сын, как прирос к столу в рисовальной светлице, с раннего утра до позднего вечера сидит над белым листом, кисть в руке, в ложечках, в черепочках золотые, лазоревые краски перед ним. За косящатым окном зеленел волжский берег, вольная матушка-Волга,
— Ловко, хватит! Неси! Клади кисть, а то испортишь.
Логин и вблизь-то глянет на сделанное и к двери-то отойдет, а потом возьмет узор — да в печь! Хорошо писано, но не лежит к сердцу.
Мнится, мерещится Логину свой семицвет диковинный, в уме-то этот узор крепко держит, явственно во всех изгибах видит, а вот положить по всем правилам на манерный лист никак не может. Дело, братец, тонкое. Хоть ты семи пядей во лбу, а, бывает, сразу-то свою мысль не ухватишь во всей полноте-ясности. Тогда тебе ни сна, ни отдыха. Сам себя маешь и не маять не можешь.
Сготовил Логинов картинки примечательные. По краям-то цветы лазоревые тремя линиями, в каждом углу по корзинке с цветами. Вверху двуглавый орел распахнул крылья на всю скатерь, глядит в обе стороны, в когтях скипетр царский держит, под крыльями плывут по Волге корабли под белыми парусами. На крутом красном берегу Ярославль-город с теремами белыми, с церквами златоглавыми. Вдоль да по бережку крутому идет крестьянский сын, кажись ведет за собой честной люд на поклонение. Это будто сам хозяин. Такова хозяйская воля была. А на красной горке царица в кисейном платье, две собачки кудлатые на золотых цепках впереди ее.
— Теперь-то вроде на стан отдавать можно, — решил Арясов.
Показал хозяину.
— Отменно, братец, — похвалил хозяин мастера.
Взял Балабилка узор, прикинул на свой глаз, поднахмурился, покусал желтый ус, головой покачал.
— Ладно, братец, вижу я на узоре свою точку. Без своей точки не выткать скатерть.
Кликнул Балабилка своих помощников: при такой ширине ткани да затейливом узоре четыре помощника и то еле-еле поспеют. Балабилка себе в напарники взял Мартьяна Базанова, длиннорукого солдатского сына. Взял еще Беляя колченогого, Гроша Кириллу из матросов — крестьянского сына, да Гуся Андрея, чешской нации, солдатского сына. Парни бедовые, горячие: коль за дело возьмутся, только подавай.
Мартьян развел руками да к Балабилке:
— Выдюжим ли? Скатерть на царский стол, беды бы себе не выткать.
— Твое дело шнурок дергать. В ответе я. Помалкивай, не стони над плавней, куличок, — подмигнул Балабилка.
Сам он пряжу пошел выбирать нужной тонины и доброты. Пряжи льняной в складе года на три запасено. Но сколько Балабилка ни выбирал, ни одна талька не приглянулась ему.
На господские тальки он вовсе не глядит. В крестьянских тальках , сверху-то глянешь, тонка пряжа; поглубже копнешь, а в ней пасьмы две, а то и побольше из пачесы напрядено. Из пачесы скатерть не выткешь.
Одинаковой тонины и доброты тальку не подберешь. Пряжу разные пряхи пряли, на торжках ростовских да макарьевских куплена из разных рук. Отказался Балабилка наотрез из такой пряжи ткать скатерть. Посадил хозяин в прядильной сто лучших прях мочку тянуть из золотой тверской кудели. Приказал самой тонкой пряжи напрясть, такой, что и глазом сразу не заметишь ниточку.
Прях-искусниц немало на мануфактуре. Сто прях в ряд сидят, сто веретен в руках поют. Напряли они пряжи тонкой, звонкой сколь надобно, на тальки смотали, в пасмы перевязали, на грудки по шестьдесят нитей разбили. На белильном дворе в щадрике пряжу выварили, на вешала развешали, высушили на солнце. Из мотков на сновальные катушки да на цевки пряжу Балабилка с помощниками перемотал.