Скелет из пробирки

Донцова Дарья

Он внезапно замолчал.

– Что? – подскочила я.

– Есть одна примета, которая поможет изобличить Бригитту, – задумчиво пробормотал Герман Наумович.

– Какая?

– У фашистов было принято наносить офицерам или особо ценным людям специальную татуировку, – пояснил Ладожский. – В подмышке выкалывали номер группы крови. Повторяю, не всем, только эсэсовцам или очень нужным военным. Считалось, что в случае тяжелого ранения, когда человек лежит без сознания, подобная мера спасет ему жизнь. Экспресс-анализов крови в сороковые годы не существовало, и медики могли потратить

часы, ожидая результатов пробы.

– Она, наверное, ее вывела, – хмыкнула я. – Зачем оставлять такую примету!

Ладожский покачал головой и вытянул вперед руку. На внутренней стороне виднелась наколка «Gz 157658».

– В Горнгольце метили всех, – пояснил старик, – сначала транспорт разгружали, потом заключенных выстраивали и клеймили.

– Вот ужас! – воскликнула я. – Очень было больно? И, наверное, люди стояли часами в очереди к татуировщику!

– Нет, – объяснил Герман Наумович, – процесс обработки одной личности занимал пару секунд. Имелись специальные машинки, в них нужно было поменять лишь последние цифры… Что же касалось возможности сведения клейма…

Герман Наумович остановился, схватил чайную ложку, повертел ее, бросил в мойку и продолжил:

– По татуировке легко было найти сбежавшего заключенного, хотя удрать из лагерей удавалось людям очень и очень редко. Фашисты применяли специальную краску, поверьте, дорогая, химики в Германии были отличные. Концерн «Игенфарбен» целиком работал на войну. Это его сотрудники изобрели удушающие вещества. Впрочем, я слишком удалился от темы. Видите, сколько лет прошло, а номер не поблек? Да и место нанесения клейма, внутренняя сторона запястья, было выбрано не случайно. С плеча или предплечья можно вырезать кусок кожи, а на запястье это затруднительно. Буквы и цифры под мышкой у эсэсовцев тоже делали этой краской, но тут преследовали иные цели – чтобы пот не уничтожил информацию. Впрочем, мужчина, гитлеровский офицер, мог впоследствии убрать компрометирующий знак, хотя наличие рубца сказало бы знающему человеку все, но вот женщина! Тут дело сложней.

– Почему?

– А грудь? – вопросом на вопрос ответил Ладожский. – Она-то частично подходит к подмышке. Так что через неделю изобличим преступников. Ради вашей книги, моя красавица, я готов потерпеть семь дней. Но есть у меня к вам просьба.

– Говорите скорей! – с жаром воскликнула я.

– Где содержится архив Горнгольца? Напомните еще раз.

– В хранилище «Подлинные документы».

– И у вас там, очевидно, есть помощница?

– Да.

– А как ее зовут?

– Светлана Сафонова. Зачем она вам?

– Хочу подъехать к девушке и, сославшись на вас, попросить помощи. Наверное, не откажет старику, поймет, как мне нужны деньги! Пенсия такая крохотная!

Я постаралась удержать улыбку. Едва речь зашла о валютных выплатах, как Герман Наумович тут же вспомнил о возрасте. Совсем недавно, кокетничая со мной, пенсионер сообщил о лошадином здоровье и страусиной выносливости.

– Лучше будет, если мы вместе через неделю пойдем к заведующей!

– Может, вы и правы, моя красавица, – неожиданно легко согласился старик. – Значит, до встречи через семь дней, желаю успеха!

Он церемонно довел

меня до двери, усадил в лифт и потом еще махал рукой, высунувшись из окна.

В самом великолепном настроении я полетела к метро.

Конечно, Герман Наумович старый человек, но как приятно, что я еще могу производить впечатление на мужчин, пусть даже и пенсионного возраста.

Глава 28

Дома я заперлась в ванной и, пустив в раковину сильную струю воды, попыталась выстроить мысли по ранжиру. У нас большая, удобная квартира, но парадокс состоит в том, что спокойно посидеть можно либо в туалете, либо в ванной. Стоит устроиться в спальне в кресле, как мигом все начнут ходить и задавать идиотские вопросы:

– Ты заболела?

– Почему молчишь?

– Отчего у тебя такое лицо?

А какое лицо, спрашивается, должно быть у человека, который погружен в раздумья? Не могу же я постоянно хихикать и обсуждать глупые темы типа: куда следует поехать отдыхать? Тем более что договориться нам практически невозможно, слишком уж разного мы ждем от отпуска. Томочка хочет греться на солнышке и купаться в теплом море. Я не имею ничего против морской воды, а вот яркое светило переношу с трудом. По мне, так лучше отдыхать в Норвегии или Финляндии. Семен мечтает поохотиться на кабана, а Олег давно наточил крючки. Мой муж страстный рыболов. Причем стоячая вода его не привлекает, ему подавай бурную горную речку.

Если сложить все желания вместе, то получается, что нам нужна гостиница, стоящая наполовину в Турции, наполовину в Швеции, около теплого моря, в которое впадает быстрая ледяная речка с форелями, а по сторонам ее стоит непроходимый лес, населенный шумно дышащими, клыкастыми кабанами. Сами понимаете, что найти подобный отель невозможно. Поэтому мы безумно ругаемся. В прошлом году победу одержал Олег, и мы громко проклинали его весь август, сидя на какой-то базе отдыха в Карелии под бесконечно моросящим дождем.

Но несмотря на то, что никто ко мне не приставал, в голову не лезло ничего конструктивного. Решив, что утро вечера мудренее, я пошла спать.

Но и утром ясности не наступило. Было решительно непонятно, что делать! Я провела целый день, шатаясь по квартире. Сначала выпила кофе, потом съела геркулесовую кашу, затем вновь полезла в холодильник. Как назло, в квартире никого не было. Сеня и Олег пропадали на работе, а Томочка отправилась вместе с Никиткой на прививку. Кристина унеслась с подругами на Поклонную гору кататься на роликах. В квартире стояла полнейшая тишина, даже на кухне молчало радио.

В отчаянии я уселась за письменный стол и уставилась на лист с цифрой «один», на котором стояли две первые фразы будущей книги: «В тот вечер шел дождь. Кругом стояли лужи».

В порыве невероятного вдохновения я написала третье предложение: «Солнца не было видно» – и иссякла.

Походив с полчаса по комнате, я поняла всю сложность моего положения. Если бы сейчас сюда ворвался кто-нибудь из домашних с воплем: «Вилка, иди обедать», я бы мигом вспылила и заорала: «Сколько раз твердить: не мешайте! Вот опять спугнули вдохновение! Из-за вас книга не пишется!»