Скиф

Ботвинник Иван Парфенович

— Зачем ты бросила отца?

Этот вопрос охладил ее.

— Надоел. Скупой и глупый. — Тамор рассмеялась. — Не люблю скупых и глупых.

— Кого же ты любишь сильнее всех?

— Тебя, мое дитя! — Тамор снова порывисто прижала голову сына к груди. — Не понимаю, как я могла тебя бросить! Уж очень ты был слабенький, думала, все равно — не выживешь.

— Я никогда не упрекал тебя, мама. — Филипп закрыл глаза, нежась под ее поцелуями. Хотя ему было и неловко, что его, взрослого юношу, мать ласкает, как ребенка.

II

Восстание

рабов охватило всю Сирию. Беглый раб оказался не рабом, а, как утверждала молва, спасенным волею богов царевичем Аристоником, внуком Аристоника-Освободителя, царственным потомком Александра Великого. Он объявил себя мстителем за законных царей Сирии Антиохов, коварно умерщвленных Анастазией, наложницей римских центурионов. Однако, взяв приступом Антиохию, он удивил многих — встал между разъяренной толпой и низложенной царицей:

— Гелиоты не воюют с женщинами!

— Она не женщина, она — царица!

— Все равно! — отрезал Аридем.

Босая, в разорванных одеждах, Анастазия ночью прибежала в римский лагерь. К груди она прижимала трехлетнего Антиоха, старшего сына, в мешке за плечами плакал годовалый Деметрий. Рассыпанные волосы едва прикрывали наготу в ссадины на смуглом теле вчерашней царицы. Озаренная кострами, она металась в поисках римского легата.

Встреча с ним не доставила ей радости. Легат, суровый, немолодой мужчина, резко ответил, что волчице не место в военном лагере. Пусть, если хочет, ищет приюта в обозе. Ее не гонят, но любовников здесь она не найдет.

Анастазия безмолвно снесла оскорбление. Она лишь напомнила легату, что беспокоится не только о себе: взбунтовавшаяся чернь изгнала ее — друга Рима — сегодня, но завтра… не найдут ли мятежные рабы союзников в самой Италии? Пусть благородный квирит вспомнит Евна!

Оборванная, босая, с растрепанными волосами и горящим взором, Анастазия и впрямь напоминала волчицу. Прижав к себе голодных детей, она отошла от легата. Ей дали приют в обозе.

…Римляне отступали. На границе Иудеи их встретило подкрепление — претор с двумя легионами. Претор принял Анастазию с царскими почестями. Он умолял царицу простить грубость солдат. Легат, допустивший недостойное обращение с нею, будет наказан. Анастазия отвечала: она не в обиде, но если претор хочет сохранить Риму верных друзей, подобное не должно повториться. С победой варваров цивилизация и Рим погибнут. Анастазия понимает это и предлагает действовать согласно и дружно.

Ее поняли. И как было не понять? Несметные полчища Митридата двинулись на римскую Азию — храброе племя бастарнов, тавры, колхи, иберы, отборные македонские наемники, скифские лучники…

Рим был потрясен дерзостью варваров.

Проконсулам одно за другим шли решительные указания от Сената: остановить варварские орды! Проконсулы хором отвечали: нет солдат, нет денег, народ враждебен и ждет Понтийца. Пока ничем нельзя остановить эти орды…

Проконсулы были правы: в завоеванных землях Митридат освобождал рабов и зачислял их в свое войско. Силы его казались несметными. Римлянам в Азии грозили вторые

Канны — полное окружение и поголовное избиение.

III

После взятия Антиохии войска Аристоника Третьего (так именовался теперь Аридем) овладели всей Сирией. Повсюду — и в селах, и в господских экономиях — рабы изгоняли хозяев и превращали их сады и пашни в общинные земли. Эти земли распределялись по фратриям. Вчерашние рабы, а сегодня — братья и сестры одной фратрии — жили в бывших господских домах. Сестры ухаживали за садами, вели дома, готовили пищу, шили одежду. Братья пасли стада и возделывали поля. Сирых и немощных безвозмездно кормили молодые и сильные. Все алтари лжебогов были уничтожены — гелиоты чтили лишь одного истинного бога — Солнце Свободы.

На алтарь этого своего божества гелиоты приносили только добрые дела. Наиболее угодными Гелиосу делами считались: для мужчин — участие в освободительной войне против рабства и Рима, для женщин — забота о детях, в равной степени о своих и чужих, ибо чужих детей не могло быть среди народа гелиотов, были лишь осиротевшие малютки братьев и сестер. Не знали также гелиоты различия и в дележе урожая. Все зерно свозилось в общую житницу братства-фратрии. Сестры, ведающие питанием общины, черпали оттуда столько, сколько им требовалось, чтоб изготовить вкусные и сытные яства для всех братьев.

Окрестные зажиточные пахари настороженно следили за порядками в общинных экономиях. Они не доверяли бывшим рабам, прятали от них зерно, скот, боясь, что гелиоты украдут их добро и съедят в своих общих столовых. Втайне вздыхали об Анастазии. Та умела править, душила налогами городских бездельников — разных там ткачей, сапожников, каменщиков, не жалела и сельских нищих-издольщиков, но к добрым пахарям была милостива.

Они ненавидели Пергамца: и одного раба не смей завести, а прежде добрый пахарь мог и пять-шесть держать!

Кадм, основатель одной из фратрий, распорядился обнести селение гелиотов укрепленным валом. По ночам выставлял стражу. Кругом кишели враги, и гелиотам нельзя было предаваться беспечности.

Но вот разнеслась радостная весть: из Антиохии через их фратрию пройдут вооруженные отряды воинов царя Аристоника Третьего.

— Подумай только, — повторял Ир своей молодой жене, — мы же с ним товарищи были, а я и не знал… — лукаво подмигнул и, улыбаясь, прибавил вполголоса: — А ты и поверила? Знал… но, — он погрозил жене пальцем, — надо было молчать: цари не любят, когда догадываются о их тайнах.

Одетые в светлые одежды, с пальмовыми ветвями в руках, сестры и братья двинулись навстречу вождю гелиотов. Кадм, степенный, с завитой черной бородой, шествовал во главе процессии, неся в руках сноп пшеничных колосьев, перевитых цветами. Он издали узнал Аридема и, высоко подняв сноп, побежал навстречу.

— Слава Солнцу! Прими нашу жертву, божественный освободитель!

Аридем недовольно спрыгнул с коня.

— Здравствуй, Кадм! — проговорил он обычным тоном. — Почему эти люди во время жатвы бездельничают?