Скиф
Шрифт:
V
На красно-бурой земле ни маслин, ни лавров. Редкий колючий кустарник. Голые горы, плоские, иссеченные морщинами. Казалось, в песок, оцепенев от зноя, зарылось слоновье стадо. Изредка в пепельно-буром раскаленном безлюдье попадались города-сады, белые дома и густая зелень.
Переходы становились все мучительней: зной, пыль, вечная жажда — солнце, солнце. Ни тени, ни прохлады, ни влажного бриза. Даже ветры, как из печки. Воды не хватало. Филипп залпом выпивал с утра всю порцию. К полудню начинались мучения. Армелай заставлял пить из своей
Одного слова Армелая было бы достаточно, чтобы воды принесли вдоволь, но старый полководец даже для сына Тамор не желал поступиться воинской честью. И Филипп радовался этому: его херсонесский кумир снова достоин был поклонения!
Таксиархи обращались с этером своего вождя с подчеркнутой учтивостью, но дружбы пока никто ему не дарил.
Солдаты же любили Филиппа за приветливость и бескорыстное заступничество. На привалах они делились с ним сладкой джудой, ободряли: скоро откроются горы, там, на горах и в долинах, растут лавры, дубовые рощи, текут буйные речки, а на берегах этих речек можно встретить нагих и полунагих нестроптивых красавиц…
Солдаты подбадривали друг друга, шутили, Филипп же всему верил.
Продвижение войск неожиданно приостановилось. В шатер царя пригласили всех полководцев. Надо было окончательно уточнить план военных действий. Он был прост и вполне выполним. Основными силами прорываться к Египту. На прибрежные провинции — Вифинию, Римскую Азию и Киликию обрушатся войска Тиграна Армянского, отрежут римлянам морские коммуникации. Он же, Митридат, и Пергамец — Аристоник Третий ударят на собранные в кулак римские легионы с севера. Опрокинуть линию римской обороны у Иудеи и — к горным проходам Синая! А там понтийцев ждет Птолемей Авлет, потомок диадохов. Он уже признал владыку Сирии своим братом, законным царем Пергама.
Покрытый пылью дорог, в шатер вошел Армелай.
— Мы ждем тебя, — дружелюбно приветствовал его Митридат.
В совете заседали таксиархи, облеченные властью не менее как над сотней турмов, то есть пятью тысячами всадников. Македонцы и персы-полукровки, они вели свой род от Солнца и Александра. По левую руку от Митридата сидел в белоснежном бурнусе шейх Счастливой Аравии. По правую руку царя ложе пустовало. Армелай занял свое место.
— Солнце, я весь — уши.
— Ушей хватает, лучше порадуй нас разумным словом, — улыбнулся Митридат. Он был в прекрасном настроении.
— Сирия — центр фронта, — начал Армелай. — Что пишет Аридем?
— Я не знаю такого имени, — величественно прервал его Митридат. — Из Антиохии, столицы Сирии, я имею вести от брата моего, царя Аристоника Третьего. Он просит прислать опытных в ратном деле таксиархов в доказательство нашей дружбы. У него шестьдесят тысяч воинов, но они не объединены ни в фаланги копьеносцев, ни в турмы всадников.
— Государь! — вскочил стареющий красавец перс. — Мой род от Дария и Кира. Персида склонилась перед Александром, но перед беглым рабом…
— Кто говорит о беглом рабе? — с гневным изумлением взглянул на дерзкого Митридат. — С тех пор как Рим грозит рабством всему человечеству,
— Государь! — подал голос чернобородый гигант Каллист. — Мы все знаем, что господин Сирии не внук Аристоника.
— Вот как? Вы все знаете? — Митридат насмешливо скривил рот. — Никто не был при своем собственном зачатии. Почему же царь Аристоник Третий должен составлять исключение? — Брови Митридата сдвинулись. — Нам надо набрать сто таксиархов и направить их во главе с легатом к нашему брату царю Аристонику Третьему. Армелай!
Верховный стратег поднялся.
— Царь, я твой раб, но будет ли разумно… бросить войско?
— Совсем неразумно! Поэтому ты пошлешь своего этера. — Митридат расхохотался. — Эти господа боятся уронить свою честь, но сыну гетеры не обидно везти привет сыну рабыни…
Армелай качнулся.
— Царь…
Митридат прервал его:
— От того, что ты потерял голову, блудливая коза не станет ягненком. Ты проводишь меня ко сну. — Царь оперся на плечо своего полководца.
Стратеги и таксиархи вышли. Честь вести вечернюю беседу с царем наедине выпала Армелаю.
— Друг, — Митридат привлек к себе стратега, — мы оба немолоды, зачем же ты срамишь свои седины?
— Царь, где, в какой битве покрыл я себя позором?
— Друг, — Митридат легко опустился на ложе, — ты и я — старые вояки. Я знаю, когда ты вел моих солдат на римские твердыни, ты выбрал тех, кто пьет из ручья, не припав ртом, как зверь, а даже в зной и усталость черпает воду горстью. Зачем же ты на старости лет припал всем сердцем к грязной луже и не можешь оторваться?
Армелай тяжело дышал, но не прерывал Митридата.
— Она очень красива, — мягко продолжал царь, — но ведь это же площадная красотка — Афродита Пандемос. Разве бракосочетанием ты вернешь ей невинность или укротишь ее разврат? Нет, винная бочка хранит свой запах, пока не треснет.
— Ребенок не виноват.
— Твои дети тоже не виноваты, что ты взбесился.
— Царь… — Армелай вздрогнул, но снова взял себя в руки, — я убил для тебя тысячи — пощади… Мой первенец пал в бою за тебя. Оставь мне Филиппа!
— Я твоего мальчишку посылаю не на казнь, а с почетным и вполне безопасным поручением. Он будет вести с нами переписку и поможет Аристонику Третьему — будем так называть царя рабов — обучить войско. А чтобы твой ненаглядный не попался к римлянам, защищай хорошенько подступы к Сирии.
В следующую ночь Филипп выехал в сторону Сирии. Степь лежала бурая и немая. Вдали серебрились певучие барханы. Они плыли, переливаясь в лунном сиянии, и пели. Отряд ехал в молчании.
VI
Военный трибун Цинций Руф стянул свои когорты к побережью. Он надеялся отсидеться здесь до подхода из Рима подкреплений. Но Митридат действовал решительно, и вскоре армия римлян оказалась в мешке.
Цинций не обманывал себя. Он знал, чем это грозит: его воины обречены на гибель и им остается лишь подороже продать свои жизни. За каждую римскую голову должны слететь по крайней мере три-четыре варварские башки!