Скифия–Россия. Узловые события и сквозные проблемы. Том 2

Мачинский Дмитрий

Илья, пролежавший 33 года на боку, пьет воду и квас, которые он приносит по просьбе некоего деда, после чего, обретя силу, получает от него приказание «очищать свет». Мать и отец посылают Илью «ляда сечь» – заниматься подсекой. Илья загатил лесом реку Дунай на семь верст. Река разлилась и пошла на все стороны, хотела весь свет затопить. Мать и отец уговорили Илью очистить Дунай-реку, после чего он, на коне и с булавой, отправляется убивать рогатого Сокола, который сидит на 12 дубах и поставляет людей для царя Пражоры. Илья убивает и Сокола, и царя. В конце сказки сообщается полное имя героя – Илья Иванов (Беларускi фальклор 1977: 480).

Известный по этой и другим аналогичным

белорусским эпическим сказкам сюжет о сражении Ильи с Соколом достаточно подробно проанализирован В. Н. Топоровым и В. В. Ивановым, показавшими глубокую архаичность белорусского варианта этого восточнославянского сюжета. Неслучайность предшествующего этому сюжету эпизода («первого, неудачного подвига») с рекой Дунаем обнаруживается при сопоставлении его с другими (многочисленными и многообразными) случаями взаимодействия человека и Дуная в белорусском фольклоре; особенно интересно сопоставление с белорусскими волочебными песнями А4, где молодец хочет стрелять сокола, а тот обещает перенести его через Дунай. В других вариантах белорусских и среднерусских сказаний об Илье (Илье Муромце) рассказывается, как он запрудил Десну или Оку, а в некоторых вариантах былины («исцеление Ильи Муромца») он запруживает Непру (Днепр). Мотив борьбы богатыря с чудовищем, как-то связанным с рекой, присущ и другим былинам (ср. соотношение Добрыни, Почай-реки и змея).

В редком печорском варианте былины о Михаиле Потыке герой после брака с Маринкой Лебедью белой спасает по просьбе змеи (являющейся, по другим вариантам, союзницей, повелительницей или ипостасью Марьи Лебеди) ее деток, горящих в ракитовом кусте, для чего приносит (по указанию змеи) в правом сапоге воды с Дунай-реки (Ончуков 1904: № 57).

Эта же устойчивая в русском «мужском» фольклоре связь водного – женского – зооморфного прослеживается в одном из вариантов былины «Илья и Соловей-разбойник», где дочь Соловья держит переправу через Дунай и отказывается перевезти Илью, который убивает ее и делает мост через Дунай (Песни, собранные П. В. Киреевским 1859: 77).

б. Мотив «святости» Дуная. В этом же варианте Илья перед поездкой отправляется «за Дунай», «тому Миколе Заруцевскому» молиться. Правда, в обоих случаях можно предположить, что в этом варианте, носящем следы деградации былинной традиции, не обошлось без влияния «женского фольклора» (ср. А2в – девушка держит переправу и А2е – переправа в церковь). Именно от исполнительницы-женщины (П. С. Пахоловой), вообще необычайно часто упоминающей в своих старинах Дунай, записана былина о Дюке с упоминанием «святой воды» с Дуная. Также от женщины (Субботиной) записана былина, где Добрыня отправляется на Дунай «стрелять <…> да белых утицей» (явная реминисценция свадебного мотива типа БЗ), так что мотивами безусловно положительного отношения к Дунаю-реке и тенденцией к его сакрализации мы обязаны в основном влиянию женской фольклорной традиции на мужскую, былинную.

в. Дунай протекает к Киеву или под Киевом – не частый, но интересный мотив, обычно сочетавшийся в сознании исполнителя с отчетливым представлением о том, что под Киевом протекает Непра (Днепр). Известны случаи, когда Дунай заменяет Волхов или дублирует название Москвы-реки.

г. Изредка Дунай в былинах играет роль пограничной реки, реки-рубежа с опасной переправой. Так, в былине «Изгнание Батыги» (Песни, собранные П. В. Киреевским 1862: 38–48) обиженные Владимиром богатыри находятся за Дунай-рекой (т. е. как бы за границей Русской земли), а когда по уговору Ильи возвращаются в Киев, то перескакивают через Дунай, причем чуть не тонет один из сильнейших богатырей – Самсон.

Следует отметить, что в былинной традиции Дунай, как правило,

мыслится как очень крупная река, в отличие от топонимики, где Дунаем именуется ручей или речушка, и фольклорной песенной традиции (группа А), где Дунаем называется любая река.

д. В ряде былин о Дунае-богатыре говорится, что река, образовавшаяся из его крови (или в которую он бросился), «устьем впала в сине море» (Древние… 1958: 79). В подобном «географическом» приурочении соблазнительно видеть сохранение древнерусской традиции, хорошо знавшей о впадении реального Дуная в море. Однако вероятнее, что мы имеем здесь дело с уже фольклорно опосредствованной связью «дунай – море», обязанной своим возникновением как частичному совпадению значений этих слов в славянских диалектах, так и реальной историко-географической связи Дуная и Черного моря.

3. Дунай-река в исторических песнях часто выступает в подобной же взаимосвязанности с морем и с личностью героя. Даже в поздней исторической песне (нач. XVIII в.) о победе князя Шереметева над шведами под Мызой (в Прибалтике) зачин звучит следующим образом: «При край было синего моря, при усть было тихого Дунаю», т. е. «край моря» и «усть Дуная» мыслятся как обычное и естественное место эпического («отмеченного» в народном сознании) действа. Иногда образ этой реки в исторических песнях отличается большей конкретностью и реальностью, нежели в былинах. Так, в украинских думах речь явно идет о реальном Дунае и его «гiрлах», впадающих в Черное море. Определенное, хотя и не вполне отчетливое соотнесение Дуная с Доном (выразившееся, в частности, в определении «тихий») наблюдается в некоторых песнях донских казаков. Что же касается исторических песен, сложившихся в более отдаленных от Черноморья областях, то и здесь зачастую контекст песни создает впечатление, что речь идет о какой-то конкретной большой реке под названием Дунай, правда протекающей где-то в Сибири или Прибалти-ке. В одной из песен о Ермаке Тимофеевиче (Песни, собранные П. Н. Рыбниковым 1862: 230–232) рассказывается, что сами казаки поехали по Иртыш-реке, а лодки с соломенными людьми, дабы создать преувеличенное впечатление о своей численности, пустили по Дунай-реке. В песне о Стеньке Разине, записанной в Петрозаводске от выходцев из Екатеринбурга, повествуется, как перед смертью он пошел «ко синю морю, ко Дунай-реке», попросил перевезти его «на ту сторону», где он «на белом камешке стал скончаться». Далее следует: «Погрузили во Дунай-реку сотоварищи Стеньку Разина. Со Дунай-реки сотоварищи на Амур пошли думу думати» (Песни, собранные П. Н. Рыбниковым 1862: 239–240). Только в одной этой песне сконцентрирован целый комплекс «мужских фольклорных ассоциаций», обычно порознь сопутствующих образу Дуная в лирических песнях: Дунай – море, Дунай – переправа, за Дунаем – смерть, посмертное соединение молодца с Дунаем; и при всем этом сопоставление с Амуром, хорошо известным русским с середины XVII в., создавало у слушателей впечатление, что речь идет о реальной Дунай-реке. Любопытно, что в варианте этой же песни, записанной на Дону, ближе к месту ее возникновения, говорится о нахождении Степана «за Дунаем» и о переправе через него, что осмысливается, скорее всего, как возвращение на «свою» землю, где его хоронят между трех дорог: «питерской, черниговской, киевской» (Листопадов 1945: 38). Мотивы Дуная-моря и погружения тела Степана в Дунай отсутствуют. На Севере и в Сибири историко-географическая реальность Дуная сведена до минимума и заменена эпической реальностью. Сине море и Дунай-река – это места, где герою уровня Степана пристало умереть. Посмертное погребение Степана в Дунае, скорее всего, вызвано ассоциациями с обстоятельствами смерти Дуная-богатыря.

Конец ознакомительного фрагмента.