Скитальцы
Шрифт:
— ПРИГОТОВЬ… СЕБЯ… ПРИГОТОВЬ… СВОЙ ДОМ… ПРИГОТОВЬ… СВОЮ ЖИЗНЬ…
«Надо успеть, Эгерт»…
— ВРЕМЕНА… ТЕКЛИ И ТЕКЛИ. ВРЕМЕНА… УТЕКЛИ, ИБО И РЕКА НЕ ВЕЧНА… ВРЕМЕНА… ПРОШЛИ, ВОТ ОНО, БЛИЗКО… ОКОНЧАНИЕ ВРЕМЁН!
Площадь молчала, не понимая.
— ОКОНЧАНИЕ… ВРЕМЁН, — глухо вырывалось из раструба, перемежаясь со струями дыма. — ОКОНЧАНИЕ… ЛАШ ВИДИТ. КОНЕЦ… ВСЕМУ. ВОТ ОН… ВОТ. ПРОТЯНИ РУКУ — И ВОТ ОН… НЕДЕЛЯ, ДВЕ ЛИ, ТРИ, ИЛИ ДЕНЬ, ИЛИ ЧАС ОСТАЛИСЬ ДО ОКОНЧАНИЯ… ЛАШ ВИДИТ, ЛАШ ВИДИТ… КОНЕЦ МИРУ, КОНЕЦ ЖИЗНИ, ВЕЧНОЕ ОКОНЧАНИЕ ВРЕМЁН… ЛАШ ВИДИТ…
Карлик
— Всё! — тонко выкрикнул вдруг магистр. — Песок в ваших часах истёк… Конец!
Будто повинуясь неслышному приказу, серые фигуры медленно воздели руки — широкие рукава одновременно взметнулись, на собравшихся повеяло ветром, и многим показалось в ту минуту, что ветер этот холоден и пахнет склепом.
— Конец… — прошелестело из-под капюшонов. — Конец…
И снова повалил дым — на этот раз чёрный, как от вселенского пожарища. Дым скрыл от глаз фигуру магистра, и карлика в огненно-красном, и стену из неподвижных безлицых людей — зрелище это было величественно и вместе с тем настолько жутко, что в толпе неподалёку от Солля забилась в истерике женщина:
— Ой… Ой, людоньки, ой… Ой, как же это… Не хочу, не надо, ой…
Эгерт оглянулся — женщина была беременна и, причитая, прижимала ладони то к мокрым от слёз щекам, то к огромному круглому животу.
Строй плащеносцев беззвучно и моментально втянулся в ворота Башни — так же беззвучно ворота закрылись, и только из-под железных створок струйками выползал дым. Чёрные струйки эти извивались, подобно потревоженным гадюкам.
Эгерту как никогда остро захотелось оказаться рядом с деканом; поймав вопросительный взгляд Тории, он бледно улыбнулся — улыбка задумывалась, как успокаивающая, но Тория только сильнее нахмурилась. Декан уронил руку ей на плечо:
— Пойдём…
Толпа расходилась; потерянные люди прятали глаза, где-то навзрыд плакал напуганный ребёнок, да и у многих женщин предательски дрожали губы. Какой-то старик, по-видимому, глуховатый, хватал всех подряд за рукава, пытаясь дознаться, что всё-таки говорили «эти, которые с накидками»; от старика отмахивались — кто хмуро, а кто и раздражённо. Откуда-то вдруг послышался натужный, неестественный смех:
— Вот придумали, а? Вот шуточки, а?
Смеющегося не поддержали — и хохот его как-то жалко захлебнулся.
У порога университета, прямо между змеёй и обезьяной, толпились студенты; все взгляды тут же обратились к декану — но он прошёл, нe говоря ни слова, через образовавшийся в этой толпе коридор, и немые вопросы юношей остались без ответа. Эгерт и Тория последовали за Луаяном.
В университетском дворике их встретил Лис. Восседая на плечах некоего крепыша и немыслимым образом раздувая щёки, Гаэтан старательно дул в жестяную воронку, время от времени уныло постанывая:
— Грядёт… Гряде-ет… У-у-у…
…И был день, когда в кресло его учителя уселся другой человек.
Не раз и не два мальчик слышал от Орлана о Ларте Легиаре; встреча с ним, явившимся в домик у скалы,
Самолюбие Луаяна получило в тот день ощутимый удар — он принуждён был сдаться на милость сильнейшего, а Легиар, без сомнения, многократно превосходил в искусстве не только четырнадцатилетнего мальчишку, но и многих умудрённых сединами магов. Не в характере Ларта было щадить противника — хотя бы и по молодости лет; однако мальчик сдался — и наградой ему был долгий, вначале тягостный, но потом увлекательный и памятный Луаяну разговор.
Под утро длинной ночи великий маг Ларт Легиар позвал мальчика с собой — это был шанс перемены судьбы, шанс обретения нового наставника; Луаян не упустил этого шанса — он просто отказался от него, отказался спокойно и сознательно. Он был не из тех, кто так просто меняет учителей — хотя стать учеником Легиара было бы для него неслыханной честью.
Много раз повзрослевший Луаян спрашивал себя: стоило ли? Та верность могиле Орлана — не слишком ли дорого она обошлась? В четырнадцать лет оставшийся в обществе мудрых, но равнодушных книг, он сделал себя магом — однако великим магом ему не стать никогда.
Эта горечь жила в нём долгие годы. Люди в глаза и за глаза звали его «господином магом» и «великим волшебником» — и никто не догадывался, что со времён своего отрочества немолодой уже Луаян до обидного мало преуспел в магическом искусстве.
Впрочем, он и не растратил ни капли из того, что было приобретено под стальным крылом Орлана. В магическом искусстве он оставался весьма крепок — хотя и далёк от вершин. Он углубился в науку, он стал непревзойдённым знатоком истории — однако в душе его всегда тлели две болезненные искорки. Первой была несчастная мать Тории; другая мучила его сознанием несостоявшегося величия.
…И никогда ещё он так сильно не сожалел о недостигнутых вершинах. Закрыв за собой дверь кабинета, он некоторое время простоял под развёрнутым стальным крылом, пытаясь собраться с мыслями. Разум его успокаивающе твердил, что волноваться не о чем — носители серых плащей всегда любили рассчитанные на зрителей эффекты, и окончание времён — всего лишь новая уловка, призванная приковать к Башне ослабевшее было внимание обывателей. Так твердил его разум — однако предчувствие беды крепло, и декан знал по опыту, что этому предчувствию можно верить.
Он знал это чувство. Особенно остро оно проявилось в ту ночь, когда он отпустил навстречу верной гибели горячо любимую, ненавидимую, долго мучившую его женщину — отпустил, оскорблённый и уязвлённый её презрением.
…Крыло простиралось над его головой, повелевая отбросить запретные мысли. Постояв некоторое время перед высоким шкафом, запертым на замок и для верности — на заклинание, Луаян вздохнул и снял то и другое.
На чёрной атласной подушечке покоилась яшмовая шкатулка — маленькая, размером с табакерку. Декан подержал её на ладони, потом тронул крышку — та поддалась без усилия.