Скитальцы

Дяченко Марина и Сергей

Луар уехал сразу же, как был готов; он вполне вежливо поблагодарил меня за кров и за участие — и только! Кажется, он плохо помнил всё, что происходило ночью; он был одержим моей же идеей — увидеть отца, а всё остальное в этом мире делилось на сопутствующее либо препятствующее этому предприятию. Я провожала его квартала два — и по мере затянувшихся проводов из сподвижника превращалась в препятствие.

Мне хотелось погладить его по щеке. У меня даже ладонь взмокла так хотелось погладить его, но, глядя на враз отстранившееся, сосредоточенное лицо, я прекрасно понимала

всю глупость этого желания.

Там, в повозке, он был совершенно другим. Небо, как я испугалась, первый раз угодив в это невыносимое чувство! Мы вдруг поменялись ролями — робкой ученицей сделалась многоопытная я, а девственник, поначалу растерянный, в какой-то момент обрёл уверенность, силу — и, повинуясь голосу крови, увлёк меня в области, о которых я и понятия не имела, и не верила, что так бывает… Будто шёл-шёл человек проверенным, давно знакомым мостиком — и вдруг доски разверзлись у него под ногами, и он свалился в тёплую воду, которая, как известно, ничего общего не имеет с сухими деревяшками моста…

Почему? Почему именно он?! Мне случалось любезничать с опытнейшими обольстителями, тончайшими знатоками женских душ и тел — и в угоду им я старательно изображала то самое, что теперь самым скандальным образом приключилось со мной в первый раз…

Луар ничего не понял. Он решил, что так и надо; где-то там в глубинах сознания у него отпечатались мои же глупые слова про «всё просто», «картошку и шпинат». От мысли, что такое сокровенное для меня действо Луару, возможно, показалось «шпинатом», мне хотелось грызть локти.

Страдая и злясь, я шла рядом с его стременем; наконец он нахмурился и сказал, что теперь он поедет быстро. До Каваррена неблизкий путь…

Тут я впервые подумала про подступающие холода, про волков, про ночных грабителей… И что будет, если я вижу его в последний раз.

— Прощай, — сказал он. — Спасибо… Думаю, всё будет, как ты сказала.

— Возвращайся скорей, — сказала я, глядя на медную звёздочку, украшение уздечки.

— Да, — сказал он и пришпорил лошадь. Мог бы и не пришпоривать, — до Каваррена неблизкий путь… А запасной лошади нет…

Я так и осталась стоять столбом посреди улицы.

* * *

За неполную неделю пути благородное животное под Луаром выдохлось и уподобилось жалкой кляче; постоянно понукая и пришпоривая, Луар вслух уговаривал кобылу потерпеть — скоро, скоро, там будет отдых и сколько угодно вкусной еды, сегодня вечером, ну же…

Солнце склонилось к горизонту раньше, чем он ожидал; невыносимо красный закат обещал назавтра холод и ветер. В полном одиночестве Луар углубился в лес — и на перекрёстке двух узких дорог повстречался с развесёлой кавалькадой.

Всадников было четверо; все они были слегка навеселе, и не зря отправиться в путь их заставило событие — рождение в городе Каваррене младенца, который приходился племянником всем четверым. Пропутешествовав весь день, они, как и Луар, рассчитывали попасть в Каваррен ещё до темноты; Луар застал новоявленных дядюшек в тот самый момент, когда один из них, щуплый и горластый весельчак, убедил прочих довериться ему и отправиться «короткой

дорогой».

Луару обрадовались и позвали с собой; солнце упало за горизонт, сразу сделалось невыносимо холодно — однако разгорячённая вином компания не унывала, торопясь вслед за щуплым проводником. Луар ехал сбоку ему очень понравилась мысль о короткой дороге. Чем короче, тем лучше.

Вскоре лес превратился в редкую рощицу, проводник радостно воздел руки — и четверо дядюшек, а с ними и Луар, выехали на берег вполне широкой речки; лёд матово поблёскивал под сиреневым сумеречным небом. Моста не было.

Дядюшки сгрудились в кучу; проводник путано объяснял, что так они срезают половину пути — до моста, мол, не один час езды… Всадники спешились, под уздцы свели лошадей к воде — и тут среди дядюшек случился скандал.

Лёд казался прочным у берега и обманчиво-сахарным к середине; кто-то наиболее смелый прошёлся по ледяной кромке взад-вперёд — и авторитетно заявил щуплому весельчаку, что тот дурак и скотина, потому что такой лёд не выдержит не то что всадника — пешехода. Какой, гнилая жаба, «короткий путь» — сейчас придётся берегом переться к мосту, а вот уже темнеет, и вместо праздничного ужина угодим мы волкам на обед…

Дядюшки разругались, а потом и подрались. О Луаре забыли; не сходя с седла, он тупо смотрел на тёмную полоску того, противоположного берега, ему казалось, что он узнаёт места. Там, дальше, должен быть пригорок, на который если подняться, то видны башни Каваррена…

Его снова охватило раздражение — как тогда в трактире. Какие-то глупые бранчливые людишки, полоска замёрзшей воды…

Там отец. Рукой подать.

— Эй, парень!!

Лошади не хотелось идти на лёд — но породистым лошадям свойственно послушание. Звякнули подковы, скользнули; лошадь дико заржала, столь же дико закричал кто-то из дядюшек — а противоположный берег рванулся и скачками понёсся навстречу Луару.

Что-то надсадно трещало; Луар не видел змеящихся трещин, он шпорил и гнал, лошадь неслась вперёд, сразу же уразумев, что в скорости — спасение. Потом треск и грохот внезапно оборвались, посыпался иней с каких-то потревоженных веток, и Луар не стал оборачиваться на реку, разбитую, как зеркало.

Каваррен показался через полчаса.

* * *

В дверь тихонько поскреблись:

— Госпожа…

Она с трудом оторвала щёку от столешницы. В последнее время её то и дело смаривал сон — бывало, в самой неподходящей для этого позе; только что ей снилась грязная собачонка с обрывком верёвки на шее, надо ухватить за верёвку — но узелок ускользает…

В щель приоткрытой двери робко заглянула горничная Далла:

— Госпожа… Он… Уехал…

Эгерт уехал, подумала Тория. Уехал давно, много лет назад. Как жаль.

— Он… Господин Луар…

Торию передёрнуло. Остатки сна улетучились прочь; резко вскинув полную боли голову, она попыталась вспомнить: приказывала ли она не произносить этого имени? Или только собиралась приказать?

— Он… Взял лошадь из конюшни и денег из ящика… Он взял дорожный плащ… И он, госпожа, поехал в Каваррен…