Скитальцы
Шрифт:
— Вот так человека давеча несло, — хрипло сказал незнакомый мужчина, по виду купец. — Точно не скажу, но вроде бы, братцы, это баба была…
— Сходила за водичкой, — мрачно хихикнул кто-то. В его сторону неодобрительно закосились.
— Какого пса? — раздражённо осведомился хрипловатый голос, принадлежавший, по-видимому, аристократу. — Полковник, когда наконец наладят переправу? Паром? Перевозчика?!
Я обернулся.
Бледное, нездоровое лицо. Широкие поля шляпы, не позволяющие солнечным лучам окрасить
Свихнулся он, что ли, на аристократической бледности? Или думает, что вороний траур неизменно чёрных одежд делает его особенно загадочным?
Велика загадка…
Мы встретились глазами. Он узнал меня.
И — о чудо! — восковые щёки, вместо того чтобы покрыться совсем уж синюшной бледностью, стали краснеть, наливаться будто свекольным соком…
Человек в чёрном, когда-то убивший на дуэли Рэгги Дэра, а потом лжесвидетельствовавший против меня в суде, — этот замечательный господин недоумевал и боялся. Он не знал, чего ждать, он не мог понять, почему я до сих пор жив, у него потели ладони, мой взгляд жёг его почище полуденного солнца…
Сколь огромное преимущество имеет презирающий.
Я смотрел на старого знакомца равнодушно, как на прибитое к берегу бревно. Никуда уже не годное, склизкое, гнилое.
Я не стал даже пожимать плечами. Развернулся и отошёл, чтобы больше никогда не видеть человека в чёрном…
Чтобы тут же о нём забыть.
Я вернулся к Танталь и Алане. Им зрелище разбушевавшейся реки тоже не доставляло удовольствия — обе находились в подавленном состоянии духа.
— Ну что? — спросила моя жена.
Я пожал плечами. Танталь не сказала ничего; утром на её глазах утонул парень, вздумавший достать с отмели чудом занесённый туда мешок. Что было в мешке — неизвестно, возможно, что и гнилая солома; попав в поток, парень оступился, получил по голове невесть откуда взявшимся бревном и уплыл по течению — кверху спиной.
— У меня нехорошее предположение. — Я сел рядом. — Мне всё больше сдаётся, что, позволяя нам действовать, господин Черно всего лишь забавляется. До этой черты барахтайтесь, а дальше ни-ни…
В десяти шагах от нас Эгерт Солль беседовал с Агеном. Юноша озабоченно хмурился, поглядывая то на реку, то на противоположный берег. Вода подступала к предместьям — горожане, от мала до велика, таскали и возили камни. Издалека отлично видно было, как медленно продвигается их дело и как быстро, целенаправленно орудует река.
Солль кивнул — Аген вытянулся, будто принимая приказ, развернулся и затрусил прочь. Спина его была такой деловитой, что я мельком поразился — как же, в самой безысходной ситуации полковник Эгерт находит своим людям занятие…
Солль помедлил и подошёл к нам. Танталь криво улыбнулась:
— Ну что? Сидим, как занозы?
— Мне это нравится, — отозвался Солль без
Я удивлённо на него покосился. Мало я знаю собственного тестя, ох как мало…
— Зато теперь мы точно НЕ МОЖЕМ, — сказала Танталь с отвращением.
Солль кивнул:
— Можно было бы подняться выше… и попробовать водичку там. Но я думаю, куда бы мы ни ткнулись — река встретит нас одинаково… Не надо так смотреть, Танталь. Всегда есть шанс. Всегда.
Полковник говорил по обыкновению уверенно; одна его рука рассеянно легла на загривок Алане, другая — на плечо Танталь. Он будто накрыл их обеих несгораемым куполом своей веры в лучшее; я вдруг почувствовал себя лишним.
Совсем лишним. Вообще.
Шум реки заглушал возбуждённый людской говор; сам не помня как, я выбрался к остаткам сосновой рощицы, половина которой была снесена водой, а половина истреблена на костры. Сел на подстилку из мха, стянул сапоги, подобрал под себя ноги.
Подарить, что ли, кому-то сапоги?
Мысль явилась из ниоткуда и больше не желала уходить. Вот сапоги, хорошие, новые… Может быть, подарить?
Деревянный календарь сильно пострадал во время беспорядочных странствий. Края лоснились, лак облупился, а кое-где сошёл совсем — зато бородатые ветра всё так же раздували щёки, источали снег пузатые тучи и перебирало щупальцами круглое, как медуза, солнце.
Мне почти ничего не осталось. Непонятно, зачем я стремлюсь куда-то и досадую по поводу разлившейся реки. Песок, отмеренный мне почти год назад, горкой лежит в нижней половинке часов. Остались считанные песчинки, ещё немного, и я спрошу себя — а КАК придётся умирать?
Как старикашка, который нацелился на шлюху, но поскользнулся на собственной пряжке и угодил затылком на железный штырь?
Как разбойник, утонувший по одним сведениям в луже, по другим — в нужнике?
Я ногтем поддел чешуйку лака, уже готовую отвалиться. По-хозяйски счистил случайное пятнышко, замаравшее пухлую щёку нарисованного солнца. Вгляделся в числа и вдруг покрылся потом: а правильно ли я определил День? Может быть, я что-то перепутал и не пять ночей ждёт меня впереди, а всего лишь четыре?!
Столько длинных дней зачёркнуто булавкой. Солнце сделало большой круг; я тоже прошёлся по кольцу и возвращаюсь теперь к исходной точке. А умирать мне хочется ещё меньше, чем хотелось год назад…
При чём здесь судьбы мира?! Да, сейчас я один и постараюсь быть честным с самим собой, и скажу себе: мне было бы приятнее умирать… зная, что и весь мир вскорости накроется тазом. «Петля тумана на мёртвой шее…» Может быть, моё счастье, что я не доживу?!
Небо, какая я сволочь. Какое счастье, что никто не проберётся в мои мысли…