Скитальцы
Шрифт:
А мне в общем-то нечего терять. Алану я доставил отцу… смелое слово — «доставил», но ведь на деле так и есть — вот они оба, сидят напротив, рассеянно держа друг друга за руки — любо-дорого взглянуть…
Мне нечего терять. Я устал врать, вожжаться со своей тайной…
Я поудобнее пристроил голову и тоже начал рассказывать.
О сборщике. О Судье. О цене, которую запросил Черно за моё освобождение; о том, что я хотел жить и всерьёз решил заплатить эту цену. Как я отправился на поиски Аланы — и нашёл её, отбил от комедиантов, женился на ней — ради приданого,
Мне потребовалось всё моё мужество.
Потому что по мере моего рассказа застывшее лицо Солля всё больше оживало. И глаза из серых делались чёрными, при взгляде в эти глаза враги должны были либо превращаться в камень, либо бежать без оглядки, страшно подумать, что может со мной сделать обладатель таких вот глаз…
Упрямство спасло меня. Одно упрямство; я так и не отвёл взгляда. Ни на мгновение. Я даже мигать перестал.
Алана отодвинулась от отца и втянула голову в плечи. Она единственная знала мою историю в подробностях и до конца; сейчас она выслушивала её заново, невольно пересматривала прошлое глазами Эгерта и Танталь — и, вероятно, это зрелище могло напугать кого угодно.
У Танталь — я видел её краешком глаза — было такое лицо, будто я на её глазах обрастал чешуёй.
Наконец я закончил; почерневшие глаза Солля давили мне на лицо так, как давит, вероятно, скатившаяся на дно могилы земля.
— На мою дочь обрушиваются все на свете беды, — сказал Эгерт после паузы, тянувшейся чуть не полчаса.
Поднялся. Одним движением пересёк разделявшую нас комнату, взял меня за воротник и поставил на ноги; перед глазами у меня потемнело, я потерял из виду нависшее надо мной свирепое лицо. Хоть бы глаза сохранили осмысленное выражение, хоть бы не быть похожим на безответную куклу…
Пальцы Солля разжались. Я сполз обратно в кресло; спустя минуту перед глазами у меня забрезжил рассвет. Едва прозрев, я разглядел Солля, на котором двумя гирьками висели две его дочери — родная и названая.
— Оставь, не трогай, оставь!..
— Сожалею, — сказал я хрипло. — Сожалею, что доставил вам столь неприятные минуты.
Солль наградил меня взглядом, от которого можно было превратиться не то что в камень — в стекло. Легко волоча за собой вцепившихся в его плечи женщин, шагнул к двери:
— Алана, мать заждалась. Танталь, дом требует твоего присутствия… Карета у ворот. Поехали.
Алана наконец-то выпустила руку отца. Отпрыгнула назад:
— Я не поеду… без Ретано. А ему нельзя ехать, ему надо лежать!
Солль резко обернулся:
— Алана, я слишком долго и слишком много тебе позволял. Теперь я велю, а ты делаешь. В карету!
Последние слова он почти выкрикнул, и сила приказа была такова, что Алана, как заведённая, сделала шаг к двери.
— Эгерт, выслушай! — Это вмешалась Танталь. — Ты же не можешь не выслушать нас, ведь мы же…
Эгерт распахнул дверь, и Танталь прикусила язык, опасаясь свидетелей. Алана, опомнившись, отпрыгнула назад.
— Аген! — рявкнул Солль, выставляя из комнаты Танталь. — Уходим!
— Я не поеду, — сказала
Солль ничего не сказал. И конечно же, не взглянул в мою сторону.
Он попросту взял мою жену в охапку и легко, как котёнка, вынес прочь.
— Ты не име… пра-а…
Грохнула, захлопываясь, дверь.
Так закончилась история моей женитьбы.
Я, которому оставалось жить меньше месяца, не должен был гневаться на судьбу. Скорее мне следовало благодарить Солля за своевременное решение — он поступил как умелый и жестокий хирург. Милосердный до жестокости…
Так думал я в минуты слабости. Сказалась большая потеря крови; тем временем прошёл день и другой, и обмелевшие было красные реки понемногу восстановили своё полноводье. Усталую покорность судьбе будто смыло горячим течением; во мне проснулся оскорблённый супруг. Потому что нет таких законов, по которым мужнюю жену мог уводить силой кто бы то ни было — хоть бы и её родной отец…
Хозяин был рад моему отъезду. Он даже не умел скрыть этой радости; последние дни были для него чёрными днями убытков, и, обязанный проявлять ко мне внимание и щедрость, он втайне скрежетал зубами. Он бы вышвырнул меня раньше, если бы не страх перед полковником Соллем; зато на радостях от моего отъезда он забыл взыскать с меня за прокорм лошади.
Первым делом я отправился в конкурирующий трактир, где осталась наша карета, и попытался разыскать кучера; оказалось, что кучер продал карету и смылся вместе с денежками. Старший сын из по-кроличьи многодетного семейства решил, вероятно, завести собственное дело; я со вздохом пожелал ему удачи, прикупил снеди и, покачиваясь в седле, шагом двинулся на юг, по направлению к городу.
Глава 16
Все, способные удержать в руках хотя бы лопату, выползли из посёлков в поле. Люди, чьё пропитание составляла земля, спешили вытянуть из душистых чёрных развалов все, какие можно, соки; по дорогам теперь носились только гонцы да бездельники, да ещё важные господа, никогда не нюхавшие чернозёма. Я был сам себе господин, гонец и бездельник.
Голова кружилась немилосердно; сам не знаю, как я удерживался в седле. Ехать приходилось медленно, и копошащиеся на пашне работники провожали меня удивлёнными взглядами. Бездельник, да ещё и пьяный с самого утра.
В полдень дорога была пуста; солнце припекало почти по-летнему, грязь давно высохла, обратившись в пыль, и потому я заметил сперва пыльный шлейф и только потом — всадника. И тоже, кажется, пьяного — лошадь время от времени упиралась, мотала головой и делала слабые попытки сбросить раздражающую ношу.
Потом мне показалось, что это мальчишка.
Пелена упала с моих глаз только тогда, когда мы почти поравнялись. Я натянул поводья и спрыгнул в пыль, и успел как раз вовремя — скверная лошадь под маленьким всадником решилась-таки на подлость, и я, подскочив, поймал падающего человека у самой земли.