Склирена
Шрифт:
И она старалась не пропускать ни одной службы, она и у себя занималась чтением священных книг. Но нередко непослушная мысль отрывалась от книги и требовала живой жизни, рисовала картины прошлого, роскошную обстановку Жемчужины. В ужасе вставала затворница с места, торопливо шептала молитву, начинала класть земные поклоны до изнеможения, почти до потери сознания. В такой мучительной борьбе прошло несколько дней.
Однажды, рано по утру, Склирена сидела за чтением псалтири, когда ей пришли сказать, что приехал протостратор Василий Склир.
Драгоценная, украшенная
Василий Склир был высокого роста моложавый мужчина, лет сорока двух. Черная борода окаймляла его тонкое лицо, схожее с лицом сестры. Только веки, бессильно опущенные над пустыми глазными впадинами, придавали ему странное и грустное выражение. Он гордо держал свою голову с густыми черными волосами; уверенность и сознание достоинства сквозили в его движениях, — это был достойный внук знаменитого Варды Склира.
Он приказал слуге удалиться и подал руку сестре; она довела его до кресла, бережно усадила слепого, подвинула табурет и села у самых ног брата.
— Сестра, сестра, — говорил он, обнимая ее, — зачем ты покинула нас?
Пальцы его торопливо коснулись ее лица, и недоумение отразилось в чертах слепого.
— Что с тобою? Ты больна? — быстро спросил он.
— Нет, — ответила она, — я похудела лишь от непривычки к строгой монастырской жизни.
— Так стало быть это правда! — с горечью воскликнул Склир. — Ты хочешь отказаться от мира?
И его пальцы пробежали по голове сестры, по ее плечу, с тайною боязнью найти на ней монашеское покрывало.
— Бог поможет мне в этом, — тихо и твердо сказала Склирена.
— Но это невозможно, — горячо возразил Василий, — ведь я приехал за тобою, император сильно болен и хочет видеть тебя. Ты не можешь отказать ему…
Если бы Склир мог видеть волнение, которое охватило лицо его сестры, он понял бы, каким гнетом ложится на нее борьба с вновь набегающею волной жизни; но он почувствовал лишь, как дрогнула ее рука, и понял, что еще не все потеряно.
— У Мономаха опять тяжелый припадок подагры. Ты не должна отказывать ему в свидании. Кто внушил тебе такие странные мысли? Царь боготворит тебя; ты имеешь влияние на дела, ты окружена почетом и блеском… Старуха недолго проживет… может быть, мне суждено сделаться братом императрицы…
— Меня не прельщает это, — сказала Склирена, — вспомни 9 марта; народ не любит меня.
— Народ наш — ребенок. Он любит всех, кто дает ему хлеба и денег. Посмотри, он привязан даже к этой беспутной старухе, — а за что ее любить? Во всю жизнь она ни о чем, кроме своих удовольствий, не думала.
— Василий, не будем говорить об этом. Только здесь, на свободе, я поняла вполне, в какой тюрьме я жила.
— Проси теперь, чего хочешь. Мономах предоставит тебе полную свободу, он сделает все, что тебе вздумается; он так уверен, что одно твое присутствие приносит ему здоровье и счастье. И потом, сестра, ты еще так молода; тебе жизнь сулит
Ближе сдвинулись ее черные брови, мрачнее стало ее чело.
— Брат, — решительно сказала она, — я жила двадцать пять лет и много грешила. Пора уйти от всего этого.
Склир внезапно приподнялся со своего кресла и опустился перед сестрой на колени.
— Я умоляю тебя, — проговорил он, прижимаясь головой к ее руке, — вернись… Если не для себя, то для того имени, которое ты носишь, или хоть для твоего бедного слепого брата. Прошли те времена, когда наш дед боролся из-за престола… сломили нас. Теперь при дворе я силен лишь тобою; уйди ты — и меня постигнет немилость, может быть ссылка, потеря имущества… Все рады будут повредить Склирам. Пожалей твоих племянников; судьба лишила их матери, не отнимай же у них отца. Молю тебя, августейшая!..
В сильном волнении поднялась Склирена с места.
— Зачем ты мучишь меня? — с глубокою горестью произнесла она.
— Вернись, — повторял Склир, — завтра, на заре я увезу тебя.
Она молчала.
— Завтра, перед своим отъездом, ты узнаешь мое решение, — молвила она наконец. — Прошу тебя, оставь меня; теперь я должна прочесть молитвы.
Протостратор кликнул своего раба и удалился, оставя сестру над книгой, в глубокой задумчивости.
Но она не могла читать; в ее утомленной голове, где, как ей казалось, уже начинал просыпаться восторг и понимание сладости молитвы, — снова, как волны, забродили думы о мире, о земном счастии…
Она начала творить земные поклоны, но думы назойливо преследовали ее. Ясное солнечное утро заглядывало в маленькие окна; природа веяла спокойствием и свежестью; она словно манила к себе, словно хотела заставить забыть человеческое горе. Как бы повинуясь ее призыву, Склирена оставила священную книгу, спустилась во двор монастыря и вышла за его ограду.
Море было в нескольких шагах от ворот. Она приблизилась к самому берегу и пошла по песчаной отмели, внемля ласковому шуму лениво подбегавшей к ее ногам волны. Скоро монастырь скрылся за выступом берега. Воздух, пропитанный смолистым ароматом сосен, дышал утренней прохладой; длинные тени ложились еще от прибрежных скал и низкорослых сосен. Кругом было полное безлюдье, только трещали кузнечики и птицы чирикали в кустах. В глубине залива, вытащив лодку на отмель, какой-то человек вычерпывал из нее воду.
Склирена подвигалась к нему, огибая залив, и он несколько раз поднимал голову, вглядываясь в приближавшуюся женщину.
— Доброго утра! — сказал он ей, когда она подошла ближе.
Она уже узнала его по белокурым кудрям, по взгляду серо-голубых глаз: это был Глеб — молодой рыбак, встреченный ею по пути на Принкипо.
— Здравствуй, — вымолвила она.
— Я издали узнал тебя, — говорил рыбак. Он наклонился, зачерпнул воды и далеко выплеснул ее в море; мелкие брызги сморщили на минуту зеркальную поверхность. — Разве ты здесь живешь? Я думал, ты из городских… — продолжал он, переставая черпать и поднимая на нее взгляд. — Но что с тобою, ты изменилась… ты нездорова?