Склонила Муза лик печальный

Некрасов Николай Алексеевич

1 января 1847 г. вышел первый номер журнала, и впечатление от него было оглушительным. В нем были напечатаны статьи Белинского, стихотворение Некрасова «Тройка», стихи Н.П. Огарева и И.С. Тургенева, «Письмо из Парижа» П.В. Анненкова, «Роман в девяти письмах» Ф.М. Достоевского; статья К. Кавелина «Взгляд на юридический быт древней России», наконец, «Хорь и Калиныч» – первый очерк из «Записок охотника» Тургенева, с восторгом принятый. В отделе «Новый поэт» печатались юмористические и пародийные стихи. В февральскую книжку вошли «Петр Петрович Каратаев» (второй рассказ из «Записок охотника»), стихотворение Некрасова «Псовая охота», новые статьи Белинского, окончание начатой в первой книжке повести И.И. Панаева «Родственники». С мартовской книжки начинается публикация «Обыкновенной истории» И.А. Гончарова, имевшей сенсационный

успех, и там же стихотворение Некрасова «Нравственный человек». Тогда же состоялся в «Современнике» дебют Искандера (А.И. Герцена), его роман «Кто виноват?» был разослан подписчикам в январе в качестве приложения к журналу.

Такое феерическое начало журнала высоко ставило планку для его дальнейшего существования. Чтобы держать уровень, Некрасову приходилось работать сверх всякой меры. Чуковский писал о его невероятной нагрузке: «…чтобы составить одну только книжку журнала, он читал около 12 000 страниц разных рукописей, держал до 60 печатных листов корректуры (то есть 960 страниц, из которых половину уничтожала цензура), писал до полсотни писем цензорам, сотрудникам, книгопродавцам, – и порою сам удивлялся, что паралич не хватил его правую руку».

Говоря об истории журнала, нельзя не вспомнить, что начало его ознаменовалось событием, едва не приведшим к катастрофе. Когда журнал замышлялся, обсуждался и готовился, все участники кружка Белинского не сомневались в том, что он будет существовать под руководством критика. И когда имя Белинского не было обозначено ни среди редакторов (Некрасов, Панаев и Никитенко), ни среди соиздателей (Некрасов и Панаев), это вызвало возмущение всех участников журнала и обвинения в адрес Некрасова в обмане. После объяснения с Некрасовым, состоявшегося в феврале 1847 г., Белинский перестал негодовать, простил обиду и примирился с ситуацией. Он остался сотрудником в «Современнике» и уговаривал своих друзей, готовых покинуть только что возникший журнал, не делать этого и поддерживать издание. Но на репутации Некрасова эта история отразилась негативно. Много лет спустя в письме М.Е. Салтыкову-Щедрину Некрасов все еще искал себе оправдания и объяснял эту историю причинами экономическими: Белинский был тяжело болен в то время (последняя стадия чахотки, об этом знали все в его окружении), заключить с ним долговременное финансовое соглашение как с соиздателем или редактором он побоялся, потому что в случае кончины критика редакции пришлось бы несколько лет выплачивать наследникам его долю в журнале, только-только встававшем на ноги. Но свою вину перед Белинским он никогда не забывал.

До конца 1847 г. Некрасову и Белинскому удавалось поддерживать высокое качество публикуемых в журнале материалов, заданное в первых его номерах. Благодаря позиции Белинского многие его друзья продолжали сотрудничать с журналом. В нем были опубликованы произведения Герцена (в том числе «Доктор Крупов»), Огарева, Кавелина, Грановского, Боткина, Анненкова, Григоровича (в последних номерах был напечатан принесший ему настоящую славу «Антон Горемыка»).

Положение значительно усугубилось после смерти Белинского в мае 1848 г., когда некоторые писатели его круга, не простившие Некрасову прошлой обиды критику и не считавшие себя ничем ему обязанными, ушли в другие издания. Однако благодаря своей способности находить таланты Некрасов привлекал новых способных авторов и сотрудников: в начале 1850-х гг. в «Современнике» начал публиковаться Лев Толстой, стали сотрудниками М.Н. Лонгинов, А.В. Дружинин, В.П. Гаевский, в 1853 г. пришел в «Современник» Н.Г. Чернышевский.

Журнал требовал огромных усилий, и Некрасов вкладывал в него всю свою неутомимую энергию. Больше всего хлопот доставляла цензура, необычайно ожесточившаяся в 1848 г. после европейских революций. Случалось, больше половины подготовленных к публикации в очередном номере статей оказывались запрещенными, и приходилось спешно отыскивать и заказывать новые материалы для замены. Только такой необыкновенный работник, как Некрасов, мог столько лет нести это бремя.

Временами приходилось буквально «бросаться на амбразуру». Когда оказалось, что в «Современнике» нечего печатать в разделе беллетристики, поэт вместе с А.Я. Панаевой (она писала повести и публиковала их под псевдонимом А. Станицкий) дважды сочинял огромные романы: «Три страны света» (1848) и «Мертвое озеро» (1851), которые печатались с продолжением в нескольких номерах.

А писались преимущественно по ночам (потому что дни были заняты журнальными хлопотами), готовые главы сразу отправлялись в цензуру, и сами авторы зачастую не могли сказать, что будут писать в следующей части. Об этой работе Некрасов вспоминал: «Бывало, запрусь, засвечу огни и пишу, пишу… Мне случалось писать без отдыху более суток. Времени не замечаешь. Никуда ни ногой. Огни горят, не знаешь, день ли, ночь ли; приляжешь на час, другой – и опять за то же». Поразительно, как не надорвался он от этой работы.

Болезнь настигла его позже. Весной 1853 г. поэт тяжело заболел, загадочная болезнь, с которой три года не могли справиться лучшие доктора, поразила его горло. Только долгое пребывание в Италии в 1856 г. помогло добиться улучшения. Но на всю жизнь он лишился голоса, мог говорить только совсем тихо.

Однако в начале 50-х гг. журнал был спасен. Вскоре он имел более 2000 подписчиков (в лучшие времена у «Современника» было 6000 и больше подписчиков), постепенно справлялся с долгами, становился популярным в России изданием. А Некрасов в свои 29 лет воспринимался уже опытным редактором, имеющим определенный общественный статус. Он достаточно освоился в общении с цензурой, изобретал способы обходить и «прикармливать» цензоров, осторожно заводил нужные связи с чиновниками в правительстве.

Стихов Некрасов во все эти годы писал и печатал немного – на них не было сил и времени. Но тем не менее каждая их публикация становилась своего рода событием. Его стихи, не похожие ни на что, существовавшее до сих пор в русской поэзии: «Когда из мрака заблуждений…», «Огородник», «Тройка», «Родина», «Еду ли ночью по улице темной.», «Поражена потерей невозвратной.», «В деревне», «Несжатая полоса», – и своим содержанием, и обращенностью к несчастным и страдающим персонажам, и прорывающимся авторским чувством вины перед всем этим драматическим неустройством жизни приковывали внимание и сердца читателей, заставляя их сострадать народным бедам и невзгодам. И с каждым годом обретали все большую популярность.

Некрасов несомненно осознавал свою непохожесть на других поэтов и не мог не размышлять о своем месте в русской поэзии. Смерть Н.В. Гоголя зимой 1852 г., воспринятая им как некий катастрофический рубеж в истории литературы, всколыхнула и думы о природе собственного дарования. Быть может, он впервые пришел к мысли о том, что поэзия (и вообще творческая деятельность в широком смысле) не есть просто занятие или профессия, а нечто подчиняющее себе и личность и жизнь художника. Эти мысли вылились в стихотворении «Блажен незлобивый поэт.» почти в поэтическую декларацию, написанную как бы в диалоге с Гоголем. Поэт отталкивался здесь от знаменитого лирического отступления в «Мертвых душах» о двух типах писателей: один обращен к светлым, солнечным сторонам жизни, второй проникнут несовершенством, горем и печалями мира. Себя он без сомнения причислял ко второму типу и принимал уготованный ему судьбою путь:

Но нет пощады у судьбыТому, чей благородный генийСтал обличителем толпы,Ее страстей и заблуждений.Питая ненавистью грудь,Уста вооружив сатирой,Проходит он тернистый путьС своей карающею лирой.

Отныне эта позиция многократно проявлялась в некрасовских стихах, а в стихотворении «Муза», она была и развита, и закреплена. Сравнивая свою Музу с пушкинской «ласково поющей и прекрасной», поэт описывает ее совсем иначе:

Но рано надо мной отяготели узыДругой, неласковой и нелюбимой Музы,Печальной спутницы печальных бедняков,Рожденных для труда, страданья и оков, —

она страдающая и воинственная, погруженная в тину мелких и низменных забот, плачущая и грозящая. Именно так он воспринимает и изображает свою Музу, которую несколько позже назовет «Музой мести и печали». И невозможно отказаться от нее, как и от своей поэзии, как от своей судьбы («Но с детства прочного и кровного союза / Со мною разорвать не торопилась Муза»).