Сколько стоит корона
Шрифт:
Шеан за время чумы опротивел совершенно, поэтому Дойл безо всяких сомнений направился к городски воротам, избрав, однако, достаточно длинный путь: мимо дома леди Харроу -- борьбу с самим собой он проиграл бесповоротно.
Несмотря на достаточно ранее время, возле ее дома наблюдалось оживление: у дверей стояла карета, а двое слуг бегали вокруг с коробками и сундучками.
Дойл не потребовалось много времени, чтобы понять, что происходит: леди Харроу собралась уезжать. Стоило позволить ей сделать это. Дойл не любил заниматься самообманом и понимал, что едва ли она когда-нибудь согласится принадлежать
Он спрыгнул на землю, скривился от боли и поспешил в дом, велев одном из слуг, старику:
-- Доложите.
-- Леди не принимают сегодня, -- пролепетал старик, но Дойл не желал его слышать и сам вошел в гостиную.
Леди Харроу действительно была там -- стояла, наклонившись над столиком, и что-то писала. Вздрогнула, обернулась и спросила:
-- Чем обязана, милорд?
-- Уезжаете, леди?
– - он обвел взглядом опустевшую комнату.
-- Да, милорд, -- она сглотнула, облизнула губы и опустила глаза: -- я должна.
Он не ошибся -- она действительно собралась в Харроу, точно зная, что там идет война.
-- Плохое время для дальней дороги, леди, -- заметил Дойл, подходя к ней. Однажды он позволил ей подвергнуть свою жизнь опасности, оставшись в чумном городе, но больше этого делать не собирался.
Вместо ответа она протянула ему лист серой бумаги. Дрожащей рукой на нем было выведено сообщение о том, что остеррадские захватчики вошли на земли Харроу. Ни призыва о помощи, ни просьб.
-- И что вы хотите сделать, леди?
– - он смял лист и отбросил его на пол.
– - Выйдете против Остеррада с мечом в руках? Или гневно приподнимете бровь, когда воины войдут в ваш дом?
У нее затряслись губы:
-- Я буду со своими людьми и разделю их беду. Я уже выжила однажды в огне войны. И я сделаю это снова.
-- Сгорите -- и ничего больше. Оставьте войну мужчинам, тем, кто может что-то изменить.
-- Я могу поддерживать людей, -- она вздернула подбородок, -- могу лечить раненых, утешать сирот. Я могу...
У нее горели глаза -- темным, воинственным огнем; рыжие пряди выбились из-под головного убора, губы потемнели, по белоснежной шее потекла капелька пота, вырисовывая блестящую дорожку. Дойл стиснул зубы и отшатнулся -- страх за нее смешивался в его душе с каким-то странным восхищением, приправленным раздражением, а поверх плескалось вожделение, контролировать которое было все труднее.
-- Я могу спасти их! Я...
-- Погибнув? Глупая женщина!
– - рывком он с силой схватил ее за тонкое запястье, сжал, надеясь, что она поймет, услышит -- и замер, поймав ее взгляд. Бешеная ярость отступала. И он чувствовал, знал, что проиграет спор -- мужчина не может воевать с женщиной, владеющей его сердцем. Знал, что отступит, отпустит ее, потому что иначе сделает ее глубоко несчастной. А отпустив ее, он ее потеряет -- навсегда.
Она поняла каким-то образом его мысли, потому что осеклась на полуслове, ее щеки окрасились румянцем,
-- Я не могу оставаться, милорд. Мне нужно ехать. Меня ждут.
Он разжал пальцы и отошел в сторону. Что он мог противопоставить ее тихому голосу, вкрадчивому, нежному и искреннему?
-- Я не смогу дать вам большую охрану, леди, -- произнес он, -- двое-трое рыцарей из моей личной свиты, не больше.
-- Со мной будут мои слуги, милорд, они смелее и сильнее, чем кажутся. Оба преданны мне.
-- Скажите, леди...
– - спросил он тихо, -- почему вы не желаете принять от меня даже такую малость?
Охрана -- это все, что он мог ей дать, но она не желала даже этого.
-- Милорд...
– - начала она, но не договорила.
-- Я вам настолько неприятен, леди?
Задав этот вопрос, он поспешил отвернуться и сосредоточиться на изучении золы в камине, лишь бы не видеть ее лица, не пытаться угадать ответ по беззвучному шевелению губ.
-- Нет, милорд. Было время, когда я ненавидела вас, но оно прошло, -- ее голос задрожал и сорвался, -- я прошу вас, милорд, дайте мне уехать, сделать то, что я должна сделать. А когда я вернусь...
Проклятье, это было невыносимо, тяжело, больно. В ее словах звучало невысказанное обещание -- и ради него Дойл готов был пойти на многое. Даже нарушить собственный долг. Язык с трудом ему повиновался, в глазах стоял туман, когда он, вновь повернувшись к ней, тяжело выговорил:
-- Леди Харроу, я, принц Торден, милорд Дойл, призывая в свидетели Всевышнего, прошу вас стать моей женой, -- нужно было опуститься на колено, но он не мог заставил себя сделать это -- лучше было стоять, чем позорно упасть, не совладав с проклятыми ногами.
Леди Харроу молчала, крепко стискивала пальцы и прерывисто дышала, словно после долгой скачки на норовистом коне.
-- Если я стану вашей женой, -- сказала она как будто севшим голосом, -- вы немедленно закроете меня в четырех стенах, милорд.
Он выдержал ее внимательный, пронизывающий взгляд.
-- Я сам направлюсь к границе и буду защищать ваших людей. Лучше, чем это сделали бы вы. И я не запру вас -- никогда.
Она опустила голову так низко, что тень вдовьего головного убора закрыла ее лицо.
-- Не будь сейчас войны, милорд, мой ответ был бы иным. Если бы мои люди сейчас, в эту самую минуту, не умирали под остеррадскими мечами, я ответила бы вам иначе. Но сейчас война, -- она подняла голову, расправила спину и произнесла: -- я благодарна за ваше предложение, принц, но вынуждена его отклонить.
В ее доме было очень тихо. Не слышно было шебуршания крыс за стенами, нигде не капала вода, не трещали поленья в холодном камине. Наверное, именно поэтому Дойл так отчетливо слышал стук своего сердца. "Если бы не война, мой ответ был бы иным", -- так она сказала. Сладкая, Всевышний, какая сладкая это была ложь. Дойл понимал, что она не желает принимать его помощь и защиту -- даже ради своих людей. А он ведь был готов оставить столицу стервятникам-лордам и биться с Остеррадом до изнеможения, не только защищая Эйриха, но и покупая собственной кровью счастье леди Харроу. За пару ее улыбок он легко отдал бы как минимум половину. А за поцелуй, пожалуй, и всей было не жалко.