Сколько стоит песня (Рассказы)
Шрифт:
— Как я поняла, чтобы наставить в этом городе мусорных ящиков…
Алексей молчал.
— Просто ты не любишь меня.
— Ирина, ты отлично знаешь, что это не так.
— Я же зову тебя! — воскликнула она гневно. — Если ты не поедешь, я буду тебя ненавидеть. — Ирина побледнела, произнося эти слова. Он растерялся.
— Алешка, — позвала она тихо, — Алешка, не делай глупости. Это разрушит все…
— Мне хочется верить, что ты вернешься.
— Я не вернусь, Алешка.
Они долго стояли молча. Потом она сказала:
— Я жду тебя завтра. Поезд уходит вечером.
Он смотрел на противоположный берег озера. Там были горы и лес. Лес, повторяя очертания
Из-за склона показался пассажирский поезд, бока вагонов заблестели на солнце, и поезд стал похож на длинную желтую гусеницу. Гусеница бесшумно проползла по открытому месту и снова скрылась за лесом. На душе стало тревожно.
Алексей упрямо сжал губы и тревожно заглянул Ирине в глаза. Ответил:
— Я верю, что ты вернешься.
ГОРОД НА ЗАРЕ
Я врач «скорой помощи» и еду на вызов.
В нашей работе встречаются, как у нас говорят, ложные вызовы, и по некоторым репликам телефонного разговора я подозревал, что вызов, по которому еду, именно такого рода. Мне подумалось, что, может быть, в эту минуту я срочно необходим в другом месте.
Шофер Ахмат, молчаливый и загадочный парень, в свободное время читавший толстые медицинские книги, аккуратненько вел машину, огибая подошвы приземистых гор: горы разрывали город на много частей. Когда я приехал сюда после института, втайне довольный, что буду работать в большом городе, я был разочарован: одноэтажные деревянные дома, почерневшие от времени, высокие заборы… Со всех сторон за домами высились то лесистые, то лысые горы, и вначале я решил, что просто ошибся станцией. Лишь взобравшись на одну из лысин, я увидел в котловинах между горами все тот же город, на этот раз с белокаменным центром и частоколом заводских труб. По склонам так же взбегали темные домики, и я догадался, что и то, что я вижу отсюда, еще не весь город, что домики продолжаются и по другую сторону гор, и там тоже заводы, а весь город можно увидеть только с самолета или на крупной карте. В тот день я вдохнул грибной запах лесов, запах холодных родников и дымный запах труда. Теперь мне не нужно города, который пахнет иначе…
Как я и думал — вызов ложный. На такой-то улице, в таком-то подъезде лежит человек. Пьян вдрызг, в стельку, в лоск, в доску. Лежит у лестницы ненужной ступенькой. Те, кто спускаются вниз или поднимаются наверх, перешагивают через него. А сердобольная молодая девушка стоит над ним со стаканом воды. Я догадываюсь, что это она звонила в «скорую помощь».
Порой меня приводит в бешенство поразительное всепрощение женщин. Мой приятель, доктор Сачков, утверждает, что из обращающихся к нему с бытовыми травмами лиц третью часть составляют женщины, избитые мужьями. Да и самому мне не раз приходилось сталкиваться с этой мерзостью: сегодня пьяный супруг измывается над женой, а завтра на такси сопровождает ее в хирургический кабинет и выглядит более внимательным, чем в медовый месяц; и жена, довольная публичным вниманием мужа, рассказывает, что ненароком упала с лестницы и ребро себе переломила. Впрочем, моя заботливая девушка была очень молода и опыта в таких делах не имела.
— Дайте воды, — сказал я.
Девушка с готовностью протянула стакан. И вода, и стакан были хрустально прозрачны, и девушка была похожа на «Шоколадницу». Щеки ее алели —
— Не стакан, а ведро, — проговорил я с сарказмом.
Мой сарказм вряд ли понятен ей, но она вспыхивает и бросается выполнять просьбу. Приносит полное ведро воды, и я с удовольствием выплескиваю его на голову пьяницы.
— В другой раз при подобных обстоятельствах звоните, пожалуйста, в вытрезвитель, — сказал я с убийственной вежливостью.
Я ненавижу пьяных. Мой сосед, будучи навеселе, ударил по голове пятилетнего сына. Мальчик стал глухонемым.
Мы повернули обратно.
Солнце уже скрылось за круглой горой, и город, как в темную воду, погрузился в сумерки. В небе зеленовато переливается единственная звезда, и такая же звезда внизу, в таинственной глубине длинного озера, своенравно раскинувшегося посреди города. Звезда в озере мигает и кажется странным, недоумевающим глазом. Набережная полна гуляющих, некоторые стоят и смотрят на зеленую звезду. Я немного завидую им: у меня впереди целая ночь дежурства.
Два часа прошли спокойно. Я играл в шахматы с доктором Галичем. Он постоянно проигрывает и после каждой партии ходит мрачный, как морговский сторож Аким. Я отдал ему лишнюю пешку, и у Галича засветилась детская радость в глазах. Тут затрещал телефон, наша Люсенька приняла вызов. Мы с Ахматом выехали в темноту.
Небо было темно-синим, а горы черными, и по черному — мерцающие золотые россыпи, — уральская шкатулка с драгоценностями, мой город.
Мы приехали по адресу. У женщины сердечный приступ. Я сделал укол и все необходимое. Больная открыла глаза и проговорила:
— Спасибо, доктор…
Эти слова всегда волнуют меня до глубины души. Во мне возникает чувство, что люди не по делам моим щедрой мерой награждают меня, и я в бесконечном долгу перед ними.
Мать женщины, круглая старушка в широкой юбке почти до пола, догнала меня у дверей и протянула две банки с вареньем. Банки необыкновенные, круглобокие, похожи на старушку. Старушка все протягивала мне их и ласково спрашивала:
— Может, грибков еще? Маринованных? Груздочки такие славные получились…
— Нет, нет, мать. Не нужно.
— Да что ты, милый! Варенье-то возьми! От чистого сердца ведь я!
— Спасибо, мать. Только не возьму. Нельзя.
Старушка обиделась до слез.
И так бывает.
Потом снова были вызовы, и снова мне говорили спасибо, и снова что-то вспыхивало во мне, и хотелось сделать для людей больше, чем я делал.
Потом, далеко за полночь, меня вызвали к старой женщине. Я был удивлен, узнав, что женщина живет одна: она не могла двигаться, она нуждалась в постоянном уходе. Присматривают за ней соседки.
— А детей у вас нет? — спросил я.
Женщина глубоко вздохнула и промолчала. Ответила соседка:
— Есть! И сын есть, и дочь есть! И живут чуть ли не под боком! И уже год как не заглядывают к матери. Перечисляют денежки на алименты — и скажи спасибо…
Мать не смотрела на меня, но я заметил, что глаза ее полны слез.
Ее бы детям хоть на минуту испытать то, что чувствует она! И откуда в нас эта черствость? Почему соседка, чужой человек, оказывается лучше сына и дочери?
И придется мне завтра писать на работу к этим людям, через начальство, а может, через газету добираться до их уснувшей совести. Горько встречать такое, и горечь эта так сильна, что забываешь о тех людях, совесть которых будить не нужно, которые лаской сердца своего утишают чужое горе. Мне ли не знать, с какой готовностью идут на помощь, мне ли не знать, что сила человека в других людях! А вот забываешь же, и становится тебе трудно.