Скорбь Сатаны. Вендетта, или История всеми забытого
Шрифт:
И, глубоко тронутый великодушием друга, я внимательно прочел его письмо. Оно было не очень длинно и, очевидно, написано второпях.
Дорогой Джефф!
Мне больно слышать, что ты находишься в затруднительном положении; это показывает, что глупые головы все еще процветают в Лондоне, если человек с твоими талантами не может занять принадлежащего ему места на литературном поприще. Я думаю, что тут весь вопрос в интригах и только деньги могут их остановить. Здесь пятьдесят фунтов, которые ты просил, – не спеши возвращать их. Я решил тебе помочь, направив к тебе своего друга – настоящего друга, заметь! Он передаст тебе рекомендательное письмо от меня, и, между нами, старина, будет лучше всего, если ты полностью доверишь ему свои литературные дела. Он знает всех и знаком
Странный вкус, ты скажешь, но он мне совершенно откровенно объяснил причину такого предпочтения. Он так чудовищно богат, что буквально не знает, куда девать деньги, а достопочтенные джентльмены церкви всегда охотно указывают ему способы их потратить. Он всегда рад узнать о таких кварталах, где его деньги и влияние (он очень влиятелен) могут быть полезны для других. Он помог мне выпутаться из очень серьезного затруднения, и я у него в большом долгу. Я ему все рассказал о тебе и о твоих талантах, и он обещал помочь. Он может сделать все, что захочет, вполне естественно, так как на свете и нравственность, и цивилизация, и все остальное подчиняются могуществу денег, а его средства, похоже, неисчерпаемы. Воспользуйся им – он сам этого желает – и напиши мне, что и как. Не беспокойся о пятидесяти фунтах, пока не почувствуешь, что все неприятности остались позади.
Всегда твой,
Я засмеялся, прочитав нелепую подпись, хотя мои глаза были затуманены чем-то вроде слез. Баффлз было прозвище, данное моему другу некоторыми из наших университетских товарищей, и ни он, ни я не знали, как оно возникло. Но никто, кроме профессоров, не называл его настоящим именем, которое было Джон Кэррингтон; он был просто Баффлз, и Баффлзом он остался даже теперь для своих задушевных друзей. Я сложил и спрятал его письмо вместе с чеком и, размышляя о том, что за человек мог быть этот «филантроп», который не знает, куда девать деньги, принялся за два других конверта. Я почувствовал облегчение, зная, что теперь, что бы ни случилось, смогу завтра оплатить счет квартирной хозяйке, как обещал. Кроме того, я мог заказать ужин и зажечь огонь, чтобы придать более веселый вид моей холодной и неуютной комнате.
Но прежде чем воспользоваться этими благами жизни, я вскрыл длинный синий конверт, который выглядел как угроза судебного преследования, и, развернув бумагу, смотрел на нее в изумлении. Что это значит? Буквы прыгали перед моими глазами; в недоумении и замешательстве я перечитывал текст снова и снова, ничего не понимая. Но вскоре на меня снизошло озарение, переполошив мои чувства, как электрический удар… Нет! Нет! Фортуна не может быть так безумна! Так странно капризна! Это какая-то бессмысленная мистификация… А между тем… если это шутка, то шутка изумительная! Имеющая также вес закона!
Даю слово и клянусь всеми странными божествами, управляющими человеческими судьбами, что это радостное известие тогда показалось мне положительно достоверным!
II
Приведя, не без усилия, в некоторый порядок свои мысли, я внимательно перечел каждое слово документа, и мое изумление еще более возросло. Сходил ли я с ума или у меня началась лихорадка? Могло ли это поразительное, ошеломляющее известие быть правдой? Потому что, если это в самом деле была правда… Бог мой! При этой мысли у меня кружилась голова, и только сила воли удерживала меня от обморока: так сильно я был взволнован неожиданным сюрпризом.
Если это правда, ведь тогда весь мир будет моим! Я стану королем вместо того, чтобы быть нищим; я стану всем, чем только захочу! Письмо, это изумительное письмо, было от известной фирмы лондонских поверенных, и в нем в размеренных и точных выражениях сообщалось, что дальний родственник моего отца, о котором я смутно слыхал лишь время от времени в детстве, скоропостижно скончался в Южной Америке, оставив меня своим единственным наследником.
Движимое и недвижимое имущество, стоимость которого превышает теперь пять миллионов фунтов стерлингов. Вы нас обяжете, если найдете удобным посетить нас на этой неделе, чтобы вместе выполнить необходимые формальности. Большая часть капитала находится в Английском банке, и значительная сумма помещена под
В уверенности, что Вы посетите нас безотлагательно, остаемся, сэр, Вашими покорными слугами…
Пять миллионов! Я, умирающий с голоду наемный писатель без друзей и без надежд, завсегдатай низких газетных притонов, я – владелец «более пяти миллионов фунтов стерлингов»! Я хотел поверить в поразительный факт, так как это, очевидно, был факт, – но не мог. Он казался мне дикой иллюзией, плодом помутившегося от голода рассудка. Я оглядел комнату: убогая мебель, холодный камин, грязная лампа, низкая выдвижная кровать – все говорило о бедности и нужде, и подавляющий контраст между окружающей меня нищетой и только что полученной новостью поразил меня, как самая дикая и странная несообразность, которую я когда-либо слышал или воображал, – и я разразился хохотом.
– Случался ли когда-нибудь еще подобный каприз безрассудной фортуны? – крикнул я громко. – Кто бы мог подумать! Бог мой! Я, я! Из всех людей на свете именно я выбран для этого счастия! Клянусь небом, если это правда, то общество под моей рукой завертится, как волчок, не пройдет и нескольких месяцев.
И я опять громко засмеялся. Я смеялся так же, как раньше бранился, – просто чтобы дать выход своим чувствам. Кто-то засмеялся в ответ смехом, показавшимся мне смехом лешего. Я внезапно остановился, чего-то испугавшись, и прислушался. Дождь лил, и ветер бушевал, как сердитая сварливая женщина; скрипач в соседней комнате выводил блестящие рулады на своем инструменте, но, кроме этого, не было слышно никаких других звуков. Между тем я мог бы поклясться, что слышал человеческий смех позади себя там, где стоял.
– Это, должно быть, мое воображение, – пробормотал я, прибавляя огонь в лампе, чтобы лучше осветить комнату. – Без сомнения, у меня расстроены нервы! Бедный Баффлз! Добрый старина! – продолжал я, вспомнив чек на пятьдесят фунтов, который несколько минут назад показался мне манной небесной. – Какой сюрприз ждет тебя! Ты получишь обратно свою ссуду так же скоро, как прислал ее, с прибавкой других пятидесяти фунтов, как процент за твое великодушие. Что же до нового мецената, которого ты посылаешь, чтобы помочь мне в затруднениях, он, наверное, окажется прекрасным старым джентльменом, но на этот раз не попадет в свою стихию. Я не нуждаюсь ни в помощи, ни в совете, ни в покровительстве! Я могу купить все это! Имя, почет и власть – все продажно в наш удивительно коммерческий век и поднимается до самой высокой цены! Клянусь душой! Богатому «филантропу» будет нелегко состязаться со мной в могуществе! Ручаюсь, что вряд ли он имеет больше пяти миллионов! А теперь ужинать; я буду жить в кредит, пока не получу сколько-нибудь наличных, и нет причины, почему бы мне сейчас не покинуть эту нищенскую конуру и не отправиться в один из лучших отелей.
Я уже хотел оставить комнату под влиянием возбуждения и радости, как новый порыв ветра заревел в дымоходе, принеся с собой целый столб сажи, которая упала черной кучей на мою отвергнутую рукопись, забытую на полу, куда я в отчаянии ее бросил. Я быстро поднял ее и очистил от грязи, размышляя о том, какая судьба постигнет ее теперь – теперь, когда я сам мог ее издать, не только издать, но рекламировать и сделать предметом внимания, используя все затейливые и осторожные способы, известные лишь посвященным. Я улыбался при мысли, как отомщу тем, кто отнесся с пренебрежением и презрением ко мне и к моему труду, – как они будут приседать передо мной! Как они будут вилять хвостами у моих ног, как побитые дворняжки. Самая упорная и непреклонная шея согнется передо мной! В этом я был уверен, так как, хотя деньги не всегда покоряют все, они не преуспевают лишь в том случае, когда при деньгах отсутствует ум. Ум и деньги вместе могут двигать миром. Ум часто способен на это и без помощи денег, и это непреложный, доказанный факт, о котором не следует забывать глупцам.
Полный честолюбивых мыслей, я время от времени улавливал дикие звуки скрипки, на которой играли рядом, – звуки то рыдали, как плач скорби, то вдруг звенели, как беспечный смех женщины, – и внезапно я вспомнил, что еще не распечатал третье письмо, адресованное мне, с золоченой короной, которое оставалось на столе, до сих пор почти не замеченное.
Я неохотно взял его и медленно разорвал толстый конверт. Развернув небольшой плотный лист бумаги, также с короной, я прочел следующие строки, написанные удивительно четким, мелким и красивым почерком: