Скорбь Тру

Фостер Мелисса

— Как? Как я мог это сделать в тринадцать лет? Позвонить в социальную службу и войти в систему после того, как ты провел годы, говоря мне, что это того не стоит. Ты был моей крепостью. Моей опорой. Ты убедил меня, что я могу положиться на тебя, и ты проделал хорошую работу, потому, когда ты ушел, я был чертовски потерян. Я последовал за сатаной прямо в ад.

Весь воздух выбило из легких Трумэна. Комната начала вращаться, возвращая демонов прошлого, оживляя и цепляясь за них, натравливая их друг на друга.

— Я пытался помочь, — ответил он строго. — Меня не должны были посадить. Ты должен был быть там. Ты слышал, что сказал адвокат. Я должен был выйти, а потом позаботиться о тебе, как было всегда. Ты знаешь, что она лгала

на суде, — это убивало Трумэна. То, что он никогда не узнает, зачем она солгала и отправила его в тюрьму.

Но этот крест был не Куинси.

Взгляд Куинси будто полоснул его ножом.

Трумэн понизил голос.

— Ты знаешь правду, парень. Ты единственный на этой чертовой земле, кто знает правду.

— Я должен был убить его, — он отвел взгляд. — Он убил бы ее.

Может быть, это было бы и к лучшему. Трумэн почувствовал, как дрогнуло его сердце, и чувство вины вылилось ненавистной мыслью. В следующее мгновение он понял, что смерть матери означала бы, что Кеннеди и Линкольн никогда бы не родились. Он проклинал себя, что мог принять эту мысль за возможный выход из ситуации. Он любил этих детей. Вытеснив из головы эти мысли, он сосредоточился на стоящем перед ним брате.

— Я думал только о том, что если бы ты в тот момент был там, то убил его, — слова Куинси были пропитаны ядом. — Я сделал то, что считал нужным для защиты матери, несмотря ни на что, поступил в соответствии с укоренившимся в моей голове понятием. Защитил свою семью.

— Ты сделал то, что должен был, — мне жаль, что я не сделал этого. Может быть, тогда ты не пал так низко. — Я боялся, что они посадят тебя, как взрослого. Я даже не мог вынести мысли о тебе — ребенке — в тюрьме. Ты был просто ребенком, к тому же, хорошим ребенком, умнее, чем кто-либо из тех, кого я знал, и к тому времени, как я понял, что они не будут судить тебя как взрослого, было уже слишком поздно. Но мы не знаем, не сдала бы тебя мать, как меня, а я не смог бы это вынести. Ты должен знать, что я никогда не сделаю того, что тебе навредит. Никогда. Я унесу наш секрет в могилу, чтобы защитить тебя.

— Я не могу избежать вины, чувак. Она всегда со мной. Я смотрю в зеркало и ненавижу человека, которого вижу. Твоя жизнь испорчена из-за меня, — кивнул Куинси.

Трумэн схватил его за руки, заставляя услышать правду.

— Нет, Куинси. Моя жизнь была испоганена ею. Но больше никто не управляет моей жизнью, — размышляя о работе своих детях, он сказал. — У меня есть ответственность и обязанности, но у меня не адская жизнь. Сейчас у меня хорошая жизнь. У меня есть дети. Есть Джемма, которую я безумно люблю. И, Куинси, она тоже любит меня. Несмотря на убеждения, несмотря на наше прошлое, она любит меня и детей. Я не могу представить свою жизнь без нее. И твоя жизнь может быть такой же. Такой же нормальной. У тебя никогда не было хорошей жизни. Это невероятно. Я говорю тебе, брат, тебя ждет целый мир, который не имеет ничего общего с матерью и ее дерьмовой жизнью. Все, что нам нужно сделать, это пройти реабилитацию, а я буду там, чтобы помочь тебе оставаться чистым. Я знаю, что ты можешь это сделать.

Куинси вырвался из его объятий, провел руками по волосам и выпустил пронзительный стон:

— Просто убирайся отсюда, чувак. Пожалуйста. Убирайся к черту.

— Куинси… — что он мог сказать? Попросить его поговорить об этом? Именно это врач попросил не делать. Он нанес ему достаточный ущерб. Черт, он нанес даже больший ущерб, чем думал.

Глава 22

Когда Трумэн вернулся домой, он был удивлен, увидев машину Джеммы на парковке. Ранее она отправила ему смс о том, что у нее был дерьмовый день, и она ходила на встречу с Кристалл. Ему стало легче дышать от осознания, что скоро она окажется в его руках. Он чувствовал себя так, будто его протащили

сквозь зыбучие пески, и когда он вышел из машины, то еле держался на ногах. Перед тем, как покинуть реабилитационный центр, он поговорил с врачом, после открытой конфронтации с братом он должен был быть готов к любой реакции. И что еще более важно, если бы его брат хотя бы попытался поверить в себя, они бы попробовали помочь ему, рассуждали вместе с ним и нашли бы причину тому, почему он ступил на этот путь. Он ненавидел то, что не мог поговорить с Куинси о его чувстве вины. Он пытался поговорить с ним обходными путями, но врач сказал, что часть процесса выздоровления — это принятие чувство вины перед всеми людьми, на которых повлияло употребление наркотиков, и это являлось частью терапии. Но Трумэн знал, что Куинси никогда не сможет компенсировать то, что сделал. Они оба были навсегда заперты в клетке из лжи, которую сами построили. Заперты в его лжи. Это была его гениальная идея — взять всю ответственность за брата на себя. Теперь его брат погряз в чувстве вины, а он всю жизнь должен лгать Джемме. И в довершение ко всему перечисленному он переживал, что Куинси не удастся побороть чувство вины, и он откажется от реабилитации. Если это случится, то Трумэн никогда себя не простит.

Врач хоть и был обеспокоен состоянием пациента, но не был удивлен, что их встреча сорвалась. Брату будет становиться все хуже, пока он не очистится от наркотиков полностью. Истинное чудовище. Трумэн рассеяно потер грудь, желая найти способ убить это чудовище навсегда. Нужно немного времени, чтобы проветрить голову, прежде чем он направится увидеться с Джеммой и детьми. Он пошел работать над «69 Mustang», его любимой машиной. Он провел рукой по гладенькому капоту машины, вспоминая, когда он впервые привез детей в гараж. Он понятие не имел о том, что делает, точно так же, когда взял на себя вину за убийство. Он думал, что поступает правильно, и надеялся, что поймет, как с этим справиться.

Он пересек игровую комнату, которую они недавно отремонтировали для детей, и включил свет. Ярко-желтые стены вызвали у него улыбку. Как они могли не радовать? Они напомнили ему о причине, по которой он знал, как обращаться с детьми. Джемма. Его напористый, сексуальный лучик солнца.

Слова Куинси врезались ему в память. «Ты был моей крепостью. Моей стрелкой, указывающей направление. Ты прав, я полагался на тебя, и ты проделал чертовски хорошую работу, направляя меня, что, когда ты исчез из моей жизни, я был потерян. Я последовал за дьяволом прямиком в ад».

Он прислонился к дверному косяку и опустил голову на грудь. Куинси винил его во всех бедах: в убийстве, наркотиках, в его тюремном заключении. Его мысли вернулись к детям. Собирался ли он разбиться в лепешку, но обеспечить детям счастливое будущее? Чем он занимается вместо этого? Было ли правильно оградить Кеннеди и не рассказывать ей плохую часть сказок? Неужели она так же потерялась бы в жизни и пошла не той дорогой, как Куинси? Неужели все, что он делал, чтобы оградить Куинси от плохой жизни, было неправильным?

Шаги по комнате этажом выше заставили его вынырнуть из своих мыслей. Он посмотрел на потолок и нашел ответ на свои вопросы. Он не сделал ничего плохого. Он просто не думал, что сядет в тюрьму. Может быть, ему нужно было оставить мать разбираться с властями, или сбежать с Куинси, но он так долго боролся за выживание, что к тому времени, как родился Куинси, укрывательство от власти стало преступлением. Мать убедила его, что забота чужих людей будет намного хуже того, что могла дать ему она. Когда он поднялся по лестнице к своей квартире, то знал, что существует только один способ, который он мог использовать. Он открыл дверь, и Джемма оторвала взгляд от пола, на котором стояла сумка, в которую она складывала вещи. Рядом с ней Линкольн взволновано размахивал ручками и ножками, его улыбка исцеляла раны, появившиеся от событий сегодняшнего дня.