Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]
Шрифт:
– Зачем вы ездили в Успенский монастырь?
– Молиться, государь. За Русь и за тебя…
– Довольно, не упорствуй. Что Вонифатьев показал? Чему учил?
– Сведом был твой духовник, молиться научил…
– По ветхим книгам?
– Да нет, из уст в уста…
– А что сказал тебе боярин Вячеславов?
– Кто сей блаженный, государь? Сего боярина не знаю!
Тишайший лишь рукой махнул, и палачи воздели еще выше – под самый свод, и прут каленый взяв, приставили к ногам.
– Кто наустил Приданое искать? Кто и зачем?
Распоп же от огня вздохнул свободно и, вознесенный, глянул сверху: там государь,
7.
Сколь времени прошло, боярыня не знала, поскольку не внимала ни разуму, ни чувству; стояла идолищем, столпом иль каменною бабой, не в силах шевельнуть рукой-ногой. Но даже справившись с собою и обретя подвижность и легкость прежнюю, она едва дышала, и чудилось, душе во плоти тесно стало. Бросалась к образам молиться, однако же стояла как зачарованная, то спохватившись, крестилась и плевалась, круги чертила и себе твердила – привиделось, приснилось, свят-свят-свят! Не всадник на дороге был, не няня приходила, а бесы искушали! Офелий нагрешил, блуд сотворил великий, и ныне от нечистой силы дом трещит – немедля батюшку сюда, молебен и святить. Святить!..
Но шапку находила, знак, и ноги вмиг слабели.
Так до рассвета, до третьих петухов не ведала покоя, но чуть заря пробилась, и отблеск солнечный проник в опочивальню, все страхи и сомненья спали разом.
– Ой, Господи, да что же это? Затмение нашло, – и потянулась. – Пора бы и прилечь, устала я… Боярин Вячеславов, жених, смотрины… Эк, как чудно!
И в сей же час заснула.
Дом стар был и скрипуч, полы, ступени, двери – все пело, чуть коснись. И потому с рассвета до полудня Офелий с домочадцами ходил на цыпочках, чтоб не тревожить сон и оттянуть час судный. Блаженный Федор, сидя под порогом, всем кулаком грозил – не смейте приближаться! – и, ухо приложив к двери, выслушивал опочивальню. Ближе к полудню возникло беспокойство, встревожились сенные девки – жива ль, здорова, обыкновенно встает чуть свет и молится, а тут ни возгласа, ни звука. Пошли было узнать, верижник не пускал, грозился шум поднять. Они к охране, сотника подняли, мол, так и так, но тот сробел с блаженным спорить. Дурак-то он дурак, да ведь любимчик, расскажет госпоже, наврет с три короба – не сдобровать. Послал Офелия, чтоб разузнать, а сей распутник сам трясется, велел сыскать Агнею и запустить к боярыне. Все кинулись искать, а няни след простыл, как вышла от Скорбящей, никто больше не видел.
Покуда канителились, шум на дворе возник, три всадника приехали, бояре – один дородный, старый, с брадою до седла, два молодых, игривых, и все в дорогих кафтанах. За ними целый поезд скомороший, потешники с волынками, с гудками, гуслями, сурнами. Тут и медведи, и петухи ученые, и диво-дивное – четыре обезьяны. Офелий вмиг смекнул, ворота настежь, и всех во двор впустил. Презрев охрану, бояре сундук втащили на крыльцо, и старый закричал:
– А выйди, государыня, не время почивать! Сваты приехали! С дарами!
Потешники в тот час же заиграли, запели женки их, медведи в пляс пошли, да не одни, а вкупе с девками в срамной одежке. И обезьяны – истинные черти! – вверх по столбам резным, на гульбище и ну греметь в окно. Забывшись, домочадцы вкупе с охраной и прислугой посыпались во двор и рты поразевали. Блаженный Федор не стерпел, вериги подхватив, как
– Помилуй, преблагая! Не сердись! А лучше-ка вставай!
От шума пробудившись, она лежала и слушала пастушью дудку, звучащую средь домр, гудков и гуслей.
– Ты учинил потеху?
– Ни, матушка! Сваты! Сваты приехали!
Офелий сдерживал восторг и пожирал глазами – ждал знака радости, но глас услышал ледяной:
– Сваты?.. Я не ждала сватов.
– Нежданные явились! И с ними скоморохи. Веселья полон двор!
– Ишьгчто затеял – сватовство! Развратник окаянный… И за кого же сватать вздумал?
– Не ведаю! Ей-ей! Вот крест святой – не звал. И в мыслях не бывало! Явились сами.
– Гони всех вон! Довольно потешаться.
Плут выскочил за дверь, и тут же на пороге возникли девки, вбежали с поясным поклоном, притворно завздыхали, самих же смех берет.
– Здорово ль ночевала, матушка? Ох-ох, не знаем, то ль спишь, то ли не можется…
Одна с лоханкой и ковшом, другая с рушником, а третья – к сундукам с одеждами, и все глаза скрывают: о сватовстве прослышали и насмехаются, блудницы! Скорбящая всех за косы и на пол повалила.
– Бесстыдницы! Блаженного позорить? Срамить убогого?! – и вместо плети, веревкою по спинам – что подвернулось под руку.
Девки – в плач, навзрыд, с причетом:
– Помилуй, госпожа! Не виноваты! Ой, лихо! Ой-ей-ей!
– Да я вас всех в чулан! Кто с Федора порты спускал? Кто на смех выставлял страдальца? Тьфу, греховодницы! Не замуж вас – всех в монастырь отдам!
И от души веревкой по задам. Служанки в рев, уж не притворный, и в голос все вопят:
– Не грешны, государыня! Страх было и сказать. Блаженный Федор напраслину возвел! А сам нас ловит где нито, и тащит по углам, и щупает и мнет, и руку под подол пихает! И говорит при сем: пожалуетесь – худо будет! Шепну боярыне – и праха не оставит, поелику, де, мол, я Аввакумом к ней приставлен и есть суть ангел Божий.
– Ах, вы еще хулить святого?! – Феодосья взорвалась. – Да я вас запорю! Грех на душу приму!
Так разошлась, так разгневилась – в очах красно, в деснице тяжесть, на спинах девок уж рубцы кровавые. На улице тем часом чуть ли не пир горой: сваты достали снеди, вин, медов, и ну угощать народ. Ковши, ендовы, братины по кругу запустили и пьют все без разбора и чина – вдовицы, прислуга и стража, медведи, петухи, да и сваты-бояре не брезгуют. А коли на усы попало, ноги в пляс, уста ж за песней потянулись – дым коромыслом! Офелий попытался согнать всех со двора, пса лютого с цепи спустил, кнутом грозился, однако же сваты обоих приструнили, силой напоили медом, а вкупе с ними пса. Боярыня уж сечь приустала, и тут одна из девок, что половчей была, к иконостасу, схватила Богородицу и ну лобызать.
– Пречистою клянусь! Безвинны и непорочны, аки Дева! Оговорил, лукавый!
И все к иконе приложились, слезами окропили, омыли Божью Матерь, и мутный закопченный лик вдруг засветился!
Веревка выпала из рук, колени подогнулись.
– Ступайте вон… Но коль дознаюсь, коль мне солгали и на иконе поклялись!..
В тот час верижник Федор, позрев на бесовские пляски, озлился и выйдя в круг, потряс крестом железным.
– Аз есмь небесный ангел! И послан покарать поганых! Всем на колена! Падите ниц пред гневом Божьим!