Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]
Шрифт:
Воротынский набычился, взор кровяной.
– За вдову-то мы оправдаемся. А вот Истину царь не простит. Сами будем висеть на встряске.
– Наша жизнь такова: мы казним – нас казнят, – засмеялся князь Одоевский. – Кто приближен к престолу, смертью своей не умрет.
А Волынский склонился над телом.
– Зрите, князи!.. Образ ее, суть лик! Икона!.. Ох, братья князи, мы грех творим…
– Довольно блажить, князь Василий!
– Позрите
– И верно, лежит, как живая, – князь Одоевский отпрянул. – Не смерть се – успенье… А ежели мы и впрямь?..
Но Воротынский сдернул с коня попону и тело укрыл.
– Опомнись, князь Яков!
– Сквозь великие муки прошла… И сына ея удушили!
– Да лживая се молва! Захворал Иван, а немцы снадобье положили…
В сей миг отлетела попона, и восстала вдова. Огляделась и простонала:
– Где ныне я? Се яма в Боровске?
Отшатнулись князья, устрашились, но в тот час с собой совладали.
– На Ямском дворе ты, боярыня. А на встряске – сестра!
– А мнилось, я в яме, у врат, вы – суть архангелы…
И озлились князья, пряча стыд и смятенье.
– Архангелы мы! – возле дровен плясал Одоевский. – И в сей час на дыбу вознесем, коль не скажешь, где Истина!
Но палач Воротынский толк в пытках знал, посему осадил:
– Полно, князь Яков. Вдова кротка и покорна, что ее мучить на дыбе? А сестру ея наземь спустите, пускай отдохнет.
Воды зачерпнул и поднес. Боярыня испила.
– Вам мыслилось, я умерла?
– Да уж напугала…
– Не бойтесь, князья, пытайте. Я здесь не умру. Смерть меня ждет в Боровске.
– Никто не ведает где. Се Божий промысел. Ужо бы призналась, покаялась, слово в сам замолвил, и смерти не бывать ни здесь и ни в Боровске. Ох, коли в ведала, яко страдает царь! Яко уповает он на Господа, чтоб просветлил твой разум…
– Не лукавь-ка, князь, голой рукой не возьмешь.
– Ох, боярыня, свет Феодосья! Муки смертные…
– Феодора я ныне…
– Слыхал, ангельский чин приняла… И слава Богу! Вели, что царю сказать? Часа не минет, как спросит.
– Передай, я постриг приняла, чтобы Господу быть покорной, но не ему.
– Мы Господу все покорны. Да на Земле – царям. Смирись же, черница, покайся, открой, где схоронили Истину. И государь простит, именье вернет…
– А сына, коего немцы удушили?
– От хвори умер он, Господня воля. Что проку, государыня, противиться царю?
Держась за дровни, она встала.
– Се верно, князь Иван. Велик убыток, все пропало, все обратилось в персть. И где схоронили Истину, не ведаю. Нет ничего у меня, а есть токмо два перста. Сии два перста, коими я в силах сражаться с иродом царем. И с вами!
Князь Воротынский стерпел.
– Ты ведь жена – не воин. К лицу ль тебе сражаться?
– А царю со мною? К лицу ли вам, князья светлейшие, на дыбе мучить жен?
– Мы слуги государевы…
– Нет, князь Иван, не слуги вы – рабы презренные! Вы псы матерые! В былые времена вам было в место лишь на царской псарне. А ныне у престола вы!.. Егда же у престола псы цепные, коем едино, что длани полизать царю, что бабу разорвать на дыбе… Егда вы у престола, царь тоже пес, токмо с великими клыками.
Терпенье лопнуло у князя. Сорвавши плат, он взял вдову за космы и поволок было к огню – вдова противилась, смеялась:
– Сие добро! Да токмо силы мало. Эй, раб Яков? Чего встал? Позри, умучался уж раб Иван!
– Как смеешь оскорблять? – взъярился Одоевский. – Мой род от царственных князей! Ужо в сей час повеселишься…
Схватив за плечи, бросил на колени и руки стал вязать. Боярыня лишь усмехнулась:
– Имея родовую честь, поднимется ль рука вдову, черницу распинать на дыбе? Ты ж род свой в грязь втоптал и кровью полил!
Волынский суетился, пугаясь, восклицал:
– Святая! Ей же ей, Святая!.. Худое мы творим!
– А ну-ка, подсоби! – прикрикнул князь Иван.
Втроем впряглись, поволокли к костру, однако же вдова завязки порвала и вскинулась рука.
– Стой, вороные! Тпру!.. Покаяться хочу допреж огня.
– Свершилось, Господи!.. Покайся! – с земли подняли на колена.
Боярыня к огню оборотилась и наложила крест двоеперстный.
– На что вам Истина, князья, коль чести нет? А ежели в была, в сей час бы указала. Опомнитесь! Ваших дедов умучили цари, да не сломали. А что же вы? С какою кровью в ваши жилы попала кровь рабская?
Взъярился Воротынский.
– В огонь ее! Что встали?
– Постойте, князи, я не все сказала… Не жаль меня – род пожалейте свой! Не пачкайте моею кровью! Царя боитесь? Но побойтесь Бога! Не балуйте царей, вас заклинаю! Не балуйте царей…