Скорбящая вдова [=Молился Богу Сатана]
Шрифт:
– Доселе не найду покоя… Ни в ад дороги нет, ни в Рай, брожу, как неприкаянный, внять тщусь, за что? И от нужды какой? Послушен был тебе, измены не творил… За что убил меня?
– Виной всему твоя супруга…
– Помилуй, Боже… Феодосья?
– Доныне люба мне, да непокорна! А мыслилось, сживу тебя со света и укрощу вдовством.
– И что же, укротил?
Царь лишь вздохнул и голову повесил.
– Назло мне старой веры держится. А так давно бы отреклась…
– Оставь надежды, государь, и не тревожь ее.
– Ты что пророчишь мне? Изыди прочь! – и к образам. – Ох, Господи, прости! Покойники кругом!..
Дверь за спиною хлопнула, должно, и Глеб исчез, но в тот же миг раздался глас:
– А звал ли, государь?
Ниц пал пред образами.
– Спаси и сохрани!.. Кто там?
– Я стольник твой, Иван Морозов.
– Иван?!. Но ты ведь жив еще?
– Молитвами твоими… Что звал?
Тишайший встал с колен.
– Пригрезилось ужо… Или заснул?.. Покойных зрел…
– Се к непогоде. Эвон свистит метель…
– Ох, коли бы так!.. Мне мнится, к смерти – за мною приходили…
– Да полно, государь! Чу, крик младенца?
– Волки воют…
– Наследник твой, сим и утешься!
– Вот еже в матушку свою склонил к послушности, взял и привел ко мне, я бы утешился.
Иван потупился.
– Не посулю сего…
– Напрасно. Боярин будешь первый, наследнику кормилец. Именье приумножу!
– Супротив матери идти грешно. Не смею…
– Се я тебе велю!
– Помилуй, государь! – он в ноги повалился. – Или казни – я в твоей власти! Но воли не исполню. Коль сыновья начнут родителей учить и матерей, яко рабынь водить, мы сгинем, аки обры.
– Слова твои достойны, – царь стал тишайшим. – Ответ не мальчика, но мужа, ступай.
Боярин поклонился и ушел, и тут же в двери ввалился Иоаким – багровый потный, тучный, и дышит, ровно конь, вздувая ноздри. По виду царь узрел, ни с чем архимандрит вернулся, однако же спросил:
– Ну, укротил боярыню?
– Упорствует вдова! Все на своем стоит, а вкупе с ней – сестра, княгиня Евдокия! Увещеваньем их не взять, не слышат слова! Что далее творить мне, государь?
– Что делать с сестрами? – продребезжал Тишайший. – Право же, беда… Покличь-ка мне Петра Урусова. Он в сенях…
Князь в Грановитую вошел и, поклонившись, спрятал раскосый взор.
– Звал, государь?
– Послушай, князь, а где твоя жена?
– Должно быть, у сестры…
– Известно ли тебе, что вкупе с Феодосьей они стоят против меня и молятся по старому обряду?
– Известно, государь…
– Ужель ты, князь, женою управлять не в силах?
– Я управлял бы, коли в не сестра ее, Скорбящая вдова. Плоды от древа…
Приблизившись ко князю, Тишайший наклонился и в очи заглянул.
– Твоя жена с сестрой творят крамолу. Зрю заговор, грозящий суть, престолу. Как поступить мне след?
– Я
– Отдашь жену на казнь?
– Отдам, коль твоя воля…
Оставив князя, царь побродил по Грановитой и тяжело вздохнул:
– Ох, Господи!.. Отдаст жену! Намедни молодой боярин, безус и юн еще, мать мне не отдал, главою защищал. А князь светлейший, воин, отдает жену! Ох, Матерь Пресвятая, кто служит при дворе? Хоть в в ноги бросился, просил пощады! Ведь не рабыню отдаешь – жену свою, княгиню, твой род продлившую! Ан, нет… Ну что ж, Урусов, коль отдаешь – возьму. Я суть, не гордый…
Архимандрит вернулся вдохновленный и из саней в опочивальню.
– Вставай, вдова! По слову государя тебе с сестрою в цепи. А ну-ка, думный дьяк, наложь-ка железа!
– Поспела, слава Богу! – она раскинулась на ложе. – Ну что ж, коль в железа, так в железа берите!
– Куда поспела? – смутился Иоаким.
– А всюду, поп! – и дерзко рассмеялась. – Поела, попила, женила сына. Ах, а как любила!.. И ладу схоронила, и иноческий сан приобрела. А вот теперь и цепи!
– Иноческий сан?!
– Я боле не вдова – невеста Господа Иисуса, и посему ты мучить взялся не меня, а суть Христа. Мне имя ныне Феодора, ну а тебе – Пилат! Царю же прозываться след – царь Ирод!
Архимандрит руками замахал, перекрестился.
– Ох, Господи, прости! Ум сей жены от страсти помутился!.. Кто же постриг тебя?
– Священник черноризный, Досифей!
– По старому обряду постригал?
– Я нового не знаю!
– По старому негоже! Се ложь суть, мерзость. Поелику не инокиня ты – вдова. Вот еже в согласилась по новому обряду, я в в сей же час постриг.
– Коль старое все – мерзость, знать, ты, Иоаким, тоже не монах, не настоятель! – боярыня смеялась, на одре нежась. – А конюх суть с моих конюшен, и именем Акимка! Кем был ты до пострига? Егда его принял, как Русь молилась? По старому обряду, двоеперстьем! А ежли глубже ковырнуть, ты нехристь, басурман! Как от рождения крещен? По новому обряду? Ха-ха-ха!.. Так кто ты есть? Холоп! А посему, снимай-ка рясу и клобук да на конюшню! Навозу там скопилось…
– Зрю Аввакума дочь! – вскипел архимандрит. – Эк, научил, как отвечать! Эй, Ларион, где цепи?
– Да кто меня учил? Не велика наука… Помыслили бы сами, иерархи, прежде раскол чинить. Кто станет Русь, коль старое отвергнуть? Яко слагал персты Иоанн Креститель, егда крестил Христа? А сам Христос?.. Да кто вы ныне есть? Невгласы имя вам, невежды! След заново крестить Россию, поелику отринув древлее, вы, иерархи, отринули Христа и православие!
Иоаким застучал ногой.
– Молчи! Не смей! Эй, дьяк, чего стоишь? Где железа?
А думный дьяк печален стал, послушав речь сию.
– И верно, отче Иоаким. Кто есть мы суть, коль крещены по старому, а новины кругом? Чудно же, право…