Скрещение судеб
Шрифт:
В доме Канель бывали старые большевики — Лежава, Цюрупа, Бонч-Бруевич, Луначарский. Часто приезжала Лидия Александровна Фотиева. Бывал и их сосед, доктор Левин, живший в том же доме на четвертом этаже. Он был лечащим врачом Горького и в течение долгих лет дружил с ним и ездил к нему в Сорренто; был он в дружеских отношениях и с отцом Бориса Леонидовича, Леонидом Осиповичем Пастернаком, и тот писал портреты членов его семьи. Как и Канель, был он близок к кремлевским кругам. Бывал у Канель и молодой Левин, и начальник Санупра Кремля, Левинсон, и, конечно, его дочь, Шуретта, и ее муж Муля Гуревич, и кто только там не бывал!
Ляля Канель, например, дружила с Броней Металликовой,
Поскребышев был низкорослый, на коротких ногах, с физиономией сифилитика, а его жена Броня была хорошенькой брюнеткой со вздернутым носиком, веселая, пикантная. Поскребышев обожал ее, а она, намаявшись, видно, со своим первым мужем, рада была спокойной благополучной жизни. Но однажды ночью, когда муж был на работе, а Хозяин всегда работал по ночам, Броню забрали, как забирали и других…
А Ольга Давыдовна Каменева, с которой Александру Юлиановну связывали давние дружеские отношения, была родной сестрой самого Троцкого… Она была очень партийной, принципиально партийной и отстаивала партийные установки в искусстве. В разные годы она была и председателем ВОКСа, и начальником театрального отдела Наркомпроса, и состояла членом художественного совета в театре В. Э. Мейерхольда. Она любила разыгрывать роль мецената, и у нее в ее огромной квартире напротив Александровского сада, ныне Манежной улице, собирались литераторы, художники, музыканты, актеры. И конечно, она бывала в театрах на всех прогонах, генеральных репетициях, премьерах, на вернисажах. Это была высокая женщина, совсем не похожая на Льва Давыдовича, круглолицая, с большими черными глазами, черные волосы, разобранные на прямой пробор, были гладко зачесаны назад и схвачены в тугой узел на затылке. Она носила какие-то странные платья наподобие хитонов, которые были модны в начале века среди декадентов, говорили, что она когда-то увлекалась декадентами, Бальмонтом.
Дина рассказывала, что Ольга Давыдовна ненавидела брата и даже не разговаривала с ним в последние годы его пребывания в России. Разногласия их и ссоры начались еще со времен эмиграции, а когда после революции он выдвинулся и занял главенствующее положение, онадико ревновала к его славе и всячески старалась выдвинуть на первое место своего мужа Каменева. Она всегда подчеркивала, что Сталин хорошо знает, что онане любит Леву и никогда не разделяла его взглядов. Но нелюбовь к брату ее не спасла, как и не спас свою Броню Поскребышев!
Я привела все эти имена только для того, чтобы показать, сколь обширен был круг знакомых семьи Канель и сколь опасныбыли их связи.
А старшая Канель еще вдобавок ко всему — и это, конечно, было главным — сумела вызвать гнев самого Хозяина. 9 ноября 1932 года потом будут считать в семье Канель, а также в семье доктора Левина, того, который будет объявлен «убийцей» Горького, днем роковым… Правда,
9 ноября была среда. Первый рабочий день после праздника 15-й годовщины Великой Октябрьской революции. Обычный рабочий день. Прежде чем отправиться в больницу на Воздвиженку, Александра Юлиановна должна была нанести два визита. Первый визит был к Жемчужиной. Та встретила ее в халате, с распущенными волосами, очень расстроенная.
— Надя застрелилась, — сказала она.
— Господи! Как же это так?
— Не от веселой жизни, — ответила Жемчужина. — Да вы и сами все отлично знаете…
Да, Канель знала, что жизнь Надежды Сергеевны была отнюдь не из легких, но как можно было ожидать такого исхода! Александра Юлиановна была совершенно подавлена известием, она очень жалела Надежду Сергеевну и была к ней привязана. Уходя от Жемчужиной, она спросила, как та сообщила ей о самоубийстве Надежды Сергеевны, доверительно или об этом можно говорить.
— Да все уже знают! — сказала Полина Сергеевна.
От Жемчужиной Канель поехала к Каменевой и, конечно, рассказала ей о случившемся, рассказала в присутствии жены страшего сына.
— Боже, какое несчастье для Сталина!.. — воскликнула Ольга Давыдовна.
А потом на Воздвиженке, в больнице, Канель сообщила об этом скорбном известии докторам Левину и Плетневу, которых она еще в начале 20-х годов пригласила быть консультантами Кремлевки. А не прошло и нескольких часов, как в больнице появились работники ЦК Пагосян и Абросов с готовым заключением о смерти Надежды Сергеевны, в котором значилось, что она скоропостижно скончалась от острого приступа аппендицита. Требовались подписи главного врача Кремлевской больницы Канель и консультантов Левина и Плетнева. Канель отказалась подписать эту бумагу, сказав, что ей не позволяет этого врачебная этика. Надежда Сергеевна была ее больной, а ее даже не удосужились позвать к ней и не дали засвидетельствовать ее смерть. Подписать этой бумаги она не может. По той же причине отказались поставить свои подписи Левин и Плетнев. Это был 1932 год и говорить о врачебной этике еще было возможно…
Абросов и Пагосян поехали в Кремль к Сталину и доложили ему, что врачи не хотят подписывать.
До Канель потом уже дошли слова Сталина:
— Нэ хотят?! — сказал он, — нэ надо, обойдемся…
И обошлись… Но фамилии этих врачей — Левина, Плетнева, Канель — он конечно же запомнил…
О кончине Аллилуевой ходило много легенд, да и по сию пору ходит. Одно доподлинно — Сталин уничтожил почти всех ее друзей, знакомых, тех, с кем она училась на одном курсе в Промакадемии, да и родственников…
В 1938 году, когда со 2 по 13 марта в Доме Союзов шел процесс так называемого «антисоветского право-троцкистского блока», там попутно врачам Левину и Плетневу предъявлялось обвинение, что они, ставя неверный диагноз и применяя не те лекарства, убили Максима Горького…
Плетнева я не знала, Левин приходил к нам на Конюшки и лечил мою мать. И когда он только входил в дом, уже как-то становилось спокойнее на душе и казалось, что все обойдется, и все обходилось. Подобного рода врачи давно уже вывелись. Он никогда не торопился, ему не нужно было выполнять план человеко-посещений. Он долго протирал пенсне с золотой дужкой, запотевшее с мороза, грел руки о кафельную печь, потом проходил к больной, внимательно, подробно выспрашивал обо всех жалобах, недомоганиях. Вынимал часы из жилетного кармана, висевшие на золотой цепочке, отщелкивал крышку и долго прислушивался к биению пульса больной…